Малыш 44 - Том Смит

В спальнях под самой крышей кроватей не было вообще. Кое-где на прямо полу валялись тоненькие матрасы. Очевидно, здешние обитатели обедали тогда, когда им это было удобно; они наверняка уже поели, выбрав себе лучшие куски.

Лев вошел в первую по счету комнату. Он заметил, что за дверью прячется какая-то девочка, и уловил блеск стали. Она вооружилась ножом. Разглядев на нем милицейскую форму, она убрала нож, спрятав его в складках своей юбки.

— Мы думали, что вы мальчики. Им нельзя сюда заходить.

На Льва напряженно уставились примерно двадцать девчонок в возрасте от четырнадцати до шестнадцати лет. И вдруг он вспомнил свои слова, сказанные Анатолию Бродскому, о том, что в московском детском доме двум дочерям его убитого товарища будет хорошо. Каким глупым и напыщенным он тогда выглядел! Теперь Лев понимал это. Бродский оказался прав. Для двух девочек было бы лучше, если бы их предоставили самим себе, и тогда они смогли бы позаботиться друг о друге.

— А где спят мальчики?

Подростки, кое-кого из которых Лев уже видел в кабинете директора, столпились у дальней стены своей спальни, поджидая их. Лев вошел в комнату и присел на корточки, положив на пол перед ними альбом с фотографиями.

— Я хочу, чтобы вы просмотрели эти снимки, а потом сказали мне, не приставал ли к вам кто-нибудь из этих мужчин и не предлагал ли вам деньги в обмен на сексуальные услуги.

Ни один из мальчишек не пошевелился, и по выражению их лиц невозможно было понять, верна ли его догадка.

— Вы не сделали ничего плохого. Нам просто нужна ваша помощь.

Лев открыл альбом и стал медленно переворачивать страницы с фотографиями. Он дошел до конца. Подростки смотрели на фотографии, никак на них не реагируя. Лев перелистал страницы в обратном порядке. По-прежнему никакой реакции. Он уже собрался закрыть альбом, когда мальчишка, стоявший позади, протолкался вперед и ткнул пальцем в одну из фотографий.

— Этот мужчина приставал к тебе?

— Заплатите мне.

— Он заплатил тебе?

— Нет, заплатите мне, и тогда скажу.

Лев с Моисеевым скинулись и дали подростку три рубля. Мальчишка быстро перелистал альбом, нашел нужную страницу и показал на одну из фотографий.

— Тот человек был похож на него.

— Значит, это был другой мужчина, не этот?

— Да, но они очень похожи.

— Ты знаешь, как его зовут?

— Нет.

— Ты можешь что-нибудь рассказать о нем?

— Заплатите мне.

Моисеев покачал головой, отказываясь платить.

— Мы можем арестовать тебя за спекуляцию.

Не дав ему договорить, Лев отдал мальчишке последние деньги.

— Это все, что у меня есть.

— Он работает в больнице.

Лев вытащил пистолет. Они находились на верхнем этаже дома № 7: квартира под № 14 располагалась в самом конце коридора. Адрес им дали сотрудники больницы. Подозреваемый находился на больничном, как и всю прошлую неделю, а это означало, что, не будь оперативники МГБ так заняты допросами, с ним уже наверняка бы побеседовали. Выяснилось, что заболел он как раз после первой волны арестов городских гомосексуалистов.

Лев постучал в дверь. Ответа не последовало. Он потребовал открыть дверь, назвав их имена и звания. По-прежнему никакой реакции. Моисеев уже занес ногу, готовясь выбить замок, и тут дверь отворилась.

Увидев направленные на него пистолеты, доктор Тяпкин поднял руки и попятился. Лев едва узнал его. Это был тот же самый человек, который помогал ему осматривать тело девушки, небесталанный врач, переведенный сюда из Москвы. Сейчас волосы у него пребывали в беспорядке, а взгляд дико блуждал. Он похудел, и измятая одежда висела на нем мешком. Льву уже приходилось видеть людей, сломленных тревогой и беспокойством; он видел, как мышцы их теряли форму и становились дряблыми, словно страх пожирал их заживо.

Лев толкнул дверь ногой, распахивая ее настежь и окидывая взглядом квартиру.

— Вы один?

— Дома мой младший сын. Но он спит.

— Сколько ему лет?

— Четыре месяца.

Моисеев шагнул вперед и ударил Тяпкина в лицо рукояткой пистолета. Доктор упал на колени, и кровь хлынула в его сложенные ковшиком руки, которые он поднес к разбитому носу. Моисеев приказал Льву:

— Обыщи его.

Сам Моисеев начал обшаривать квартиру. Лев присел, помог Тяпкину подняться и провел его на кухню, где и усадил на стул.

— Где ваша жена?

— Покупает продукты… Она должна скоро вернуться.

— В больнице нам сказали, что вы больны.

— Это правда… в какой-то мере. Я узнал об арестах и понял, что вы придете за мной, что это лишь вопрос времени.

— Расскажите мне, что случилось.

— Должно быть, я сошел с ума. Ничем иным объяснить это невозможно. Я не знал, сколько ему лет. Он был совсем молоденьким. Лет пятнадцати или шестнадцати на вид. Мне нужен был кто-то, кто не стал бы разговаривать со мной и не рассказал бы обо мне кому-нибудь еще. Я не хотел встретиться с ним снова. Или заговорить с ним. Мне нужна была анонимность. Я решил, что никто не станет слушать сироту из детского дома. Никто не поверит его словам. Я мог бы дать ему немного денег, и на этом все закончилось бы. Мне нужен был невидимка, тот, кого не замечают, понимаете?

Моисеев закончил свой беглый обыск и вошел на кухню, пряча пистолет в кобуру. Он схватил Тяпкина за сломанный нос и принялся вертеть его вправо и влево, отчего доктор пронзительно завизжал от боли. В соседней комнате проснулся и заплакал ребенок.

— Ты трахаешь мальчишек, а потом убиваешь их?

Моисеев отпустил нос Тяпкина. Доктор повалился на пол и свернулся клубочком. Прошло некоторое время, прежде чем он смог заговорить снова.

— Я не занимался с ним сексом. Просто не решился. У меня ничего не получилось. Я сделал ему предложение, я заплатил ему, но сделать ничего не смог. Я просто взял и ушел.

— Поднимайся. Ты пойдешь с нами.

— Вы должны подождать, пока не вернется моя жена, — мы не можем оставить моего сына одного.

— Ничего с ним не случится. Поднимайся.

— Дайте мне хотя бы умыться и остановить кровь.

Моисеев кивнул.

— Оставь дверь ванной открытой.

Тяпкин выскочил из кухни и поспешил в ванную, оставив окровавленный отпечаток ладони на двери, которую не стал закрывать за собой, как и было велено. Моисеев разглядывал квартиру. Лев сразу понял, что он завидует. У доктора оказался славный дом. Тяпкин пустил воду в раковину, намочил полотенце и прижал его к лицу, повернувшись к ним спиной. Он сказал:

— Я прошу прощения за то, что сделал. Но я никого не убивал. Вы должны мне верить. Не потому, что я надеюсь спасти свою репутацию. Я знаю, что со мной все кончено. Но того, кто убил мальчика, надо схватить.

Моисеев начал терять терпение.

— Идем.

— Желаю вам удачи.

Услышав эти слова, Лев ворвался в ванную, схватил доктора за плечо и развернул лицом к себе. Из руки Тяпкина торчал шприц. Ноги у доктора подогнулись, и он упал навзничь. Лев подхватил его, опустил на пол и вынул шприц из вены. Потом он проверил пульс. Тяпкин был мертв. Моисеев стоял, глядя на тело сверху вниз.

— Что ж, он облегчил нам работу.

Лев поднял голову. Из магазина вернулась жена Тяпкина. Она стояла на пороге, держа в руках сумку с продуктами.

Александр закрыл дверь билетной кассы. Нестеров сдержал слово. Его сексуальные пристрастия по-прежнему оставались тайной для всех. Никто из пассажиров не поглядывал на него со странным выражением в глазах. Никто из них не шептался за его спиной. Его семья не сторонилась его, а мать по-прежнему любила. Отец все так же благодарил его за упорную работу и трудолюбие. Они, как и раньше, гордились им. Но платой за сохранение статус-кво стал список с именами более чем ста мужчин, которых арестовали, пока он продолжал продавать билеты, отвечал на вопросы пассажиров и справлялся с маленькими повседневными заботами. Его жизнь вернулась в нормальное русло. Он ужинал с родителями и отводил отца в больницу. Он следил за чистотой на вокзале, читал газеты. Правда, он перестал ходить в кино. Откровенно говоря, он больше не бывал в центре города. Он боялся встретить кого-нибудь, например офицера милиции, который мог гнусно ухмыльнуться ему в лицо. Его мир сжался до крошечных размеров. Но это случилось еще тогда, когда Александр отказался от мечты стать атлетом, и он говорил себе, что привыкнет и приспособится, как приспосабливался раньше.

Правда же заключалась в том, что он все время спрашивал себя, когда мужчины догадаются о том, кто их предал. Может, им уже сказали. Уже по числу произведенных арестов можно было понять, что в камеры их сажали по несколько человек. И чем еще им заниматься, как не гадать, кто же составил это список? Впервые в жизни им стало нечего скрывать. И Александр вдруг понял, что он согласился бы обменять свою свободу на публичное унижение в одной из этих камер. Но ему там не будут рады. У него ничего не осталось — ни их мира, ни своего собственного.