Дополнительный человек - Джонатан Эймс

– Сейчас я… нажму… на обе… ваши… ягодицы.

– Что? Убери руки. Бактерии. В шкафу есть палка от швабры. Используй ее.

Я отыскал для Гершона палку от швабры. Он положил книгу по акупунктуре рядом с Генри (она была открыта на диаграмме), встал над ним и скосил глаза в книгу. Ему явно были нужны очки. Затем он погрузил ручку швабры в левую ягодицу Генри. Он напомнил мне гондольера. Генри заорал, но оранжевый ковер заглушил его вопль.

Должен признать, я испытал странное удовольствие, наблюдая, как пытают Генри. Гершон давил палкой в его задницу до тех пор, пока крики не стихли, затем погрузил ее в новое место, раздались новые вопли, которые продолжались до тех пор, пока Гершон, наконец, не убрал палку и не склонился над книгой, чтобы найти новую точку.

Генри ему абсолютно подчинился, объявив:

– Я сдаюсь. Как сказал Наполеон, «если насилие неизбежно, расслабься и постарайся получить удовольствие».

Гершон давил палкой еще в две точки. Во всей процедуре было что-то примитивное. Казалось, будто я наблюдаю, как Генри истекает кровью или из него изгоняют бесов. Он то кричал от боли, то стонал от удовольствия.

Затем Гершон оставил палку и вытащил из коробки из-под ботинок сверкающее серебряное приспособление. Оно было похоже на зажим парикмахера, но с большой серебряной ручкой на конце. Из него торчал электрический шнур. Гершон включил его в розетку. Из коробки вместе с приспособлением вывалилась черная манжета на липучке. Гершон пристроил ее себе на руку, словно плотник, подходящий к шлифовальному станку. Он повернул выключатель, и серебряная ручка быстро завращалась, блестя серебром и жужжа. Генри повернул голову и увидел сверкающий инструмент. После акупунктуры его силы восстановились и он сумел перевернуться на спину, словно Грегор Замза.[18] Защищаясь, он поднял руки и воскликнул:

– Я достаточно страдал. Эта штука годится только для испорченных женщин!

– Это для массажа, – объяснил Гершон.

– Нет!

Плечи Гершона обмякли. Безусловно, он хотел использовать изобретение, будучи человеком техники, – но было также очевидно, что он утомился от борьбы с Генри и на этот раз сдался без боя.

– С этим нарукавником… – сказал он, – вы можете сами себя помассировать… просто потрите кругом. Я оставлю массажер и книгу.

– Спасибо тебе, Гершон. Ты – великий друг. А теперь не будете ли вы оба так добры помочь мне лечь в кровать, – попросил Генри.

Мы подняли его. На Гершона пала большая часть работы. И когда все было закончено, удобно устроившийся на своей кушетке Генри сказал:

– Мне нужно поспать. Пора испытать мою маску. Я ужасно по ней соскучился.

«Они все еще мужчины»

На следующий день, 2 января, я вернулся на работу в «Терру». Позвонил своим дамам, и они рассказали мне о праздниках. Дела шли со скрипом, большинство моих партнеров все еще находились на каникулах, так что я позвонил своей тетушке, чтобы узнать, как она, иона рассказала мне, что к ней приходил мастер чинить холодильник.

– Он был лысый, за сорок, большой живот, голубые глаза и очень милый, – сообщила она. – Он воспользовался туалетом и опустил крышку. Джентльмен. Удовольствие было на него смотреть. Мне всегда везло с мастерами.

Утром я проверил, как там Генри. Он чувствовал себя нормально, а когда ближе к вечеру я позвонил ему, ответа не было. Я разволновался и, как только закончилась работа. помчался домой. Он паковал один из своих больших чемоданов.

– Что происходит? – спросил я. – Как вы себя чувствуете?

– Намного лучше. Плохо гнусь, но жечь перестало.

Гершон излечил меня шваброй.

– Но почему вы собираете вещи?

– Потому что уезжаю во Флориду. Поеду автобусом. Сегодня вечером есть один девятичасовой. У него долгая стоянка в Джэксонвилле. Завтра можно было бы сесть на прямой автобус, но я не вынесу Нью-Йорк еще один день. От этого зависит мое здоровье. Я нуждаюсь в удовольствии.

– Мне очень жаль, что здесь для вас нет удовольствий, – сказал я.

– Сегодня удалось немножко урвать. Еврейское общество слепых возьмет мою машину. Они даже сами заберут ее из кампуса в Куинсборо. Я смогу списать ее в качестве акта благотворительности, если когда-нибудь заплачу налоги.

– Для чего Еврейскому обществу слепых понадобилась ваша машина?

– Они продают старые машины на металлолом, а день – ги используют, чтобы печатать книги по Брайлю.

Я был горд, что еврейская организация помогла Генри. Так же как в случае с Нью-Джерси, я надеялся, что благие действия Еврейского общества в восприятии Ген – ри станут отражением моего собственного характера.

Я не хотел, чтобы он уезжал, и поэтому сказал, пытаясь поселить в нем страх:

– Вы думаете, ваш ишиас выдержит поездку на автобусе? У вас может случиться еще один приступ на какой-нибудь ужасной автобусной станции.

– Одна только мысль о том. что скоро я окажусь на солнышке, придаст мне мужества, если боль вернется. И у меня куча кодеина; я выходил на улицу и купил лекарства по старому рецепту.

– А как насчет машины?

– Найду какую-нибудь там. А до этого возьму напрокат велосипед. Я люблю велосипеды.

Я удалился в свою комнату, чтобы не отвлекать Генри. Шокированный внезапностью его решения, я лег на кровать, и меня стала бить нервная дрожь от страха, что он уезжает.

По телевизору в это время показывали новости. Вскоре должна была произойти инаугурация Клинтона, и возникла масса шума по поводу отношения президента к геям и военным. Репортер опрашивал людей на улице: «Как вы думаете, могут ли гомосексуалисты служить в армии?»

Генри ответил из своей комнаты:

– Эта страна теряет лицемерие. Нам нужно вернуться к нему.

– Вы полагаете, мы нуждаемся в лицемерии? – спросил я.

– Вот именно. Оно удерживает людей от того, чтобы вцепиться друг другу в глотки. Клинтон этого не понимает. Он собирается разрушить военно-морской флот. Гомосексуалисты были счастливы на свой манер. Годы тому назад мы были куда более искушенными. Если парень был геем, он шел в военно-морской флот и был там совершенно счастлив. А если не мог попасть во флот, то пытался сесть в тюрьму. Клинтон хочет вытащить проблему на свет божий. Это не сработает. Никому не должно быть дела до того, как человек обустраивает свою сексуальную жизнь. Может быть, лицемерие не совсем точное слово… Осмотрительность. Вот именно. Осмотрительность в сексе и в почтовых махинациях.

Я был согласен, что никому не должно быть никакого дела до чужой интимной жизни, но в случае с Генри я хотел исключения: я хотел знать, как он обустраивает свою сексуальную жизнь, но не решился проявить незрелое любопытство.

– Что за осмотрительность в почтовых махинациях? – спросил я.

– Нужна осторожность. На почте есть своя полиция, ты знаешь. – Он помолчал мгновение, а потом спросил: – Ты не видел мой ежегодник?

– Нет, не видел, – ответил я.

– Я должен позвонить подруге-леди в Палм-Бич. В моей записной книжке нет ее номера. Совсем не ко времени исчез ежегодник. Очень странно. Может быть, Гершон взял его чтобы разослать рождественские открытки.

Я вышел из своей комнаты, чтобы помочь Генри искать ежегодник. Он был толстый и черный, на обложке оранжевой краской был выведен год, 1988. Ежегодник был старый. Такие ежегодники переиздавались каждые два года, и в них фигурировали более тысячи американских семей из высшего общества. С адресами, номерами телефонов, университетами, в которых они учились, членством в клубах и другой информацией, так что кто угодно мог ею воспользоваться. Я просматривал ежегодник несколько раз и с удовольствием обнаружил в нем номер Ивзов, хотя они не имели ко мне никакого отношения.

Мы нашли книгу под зелеными штанами Генри. Он предполагал взять их с собой в Палм-Бич.

– Проблема в том, что необходимо иметь обширный гардероб, – объяснил он. – Приходится делать трудный выбор. Эти брюки отлично выглядят вечером, но в прямом солнечном свете пятна видны, что недопустимо – вещи там должны быть чистыми.

Генри бросил штаны на белую кушетку и посмотрел в ежегоднике фамилию своей подруги-леди. Он собирался спросить ее, не приютит ли она его на сезон.

– Она в последнее время не очень хорошо видит, – сказал он, – и должна просто прыгать от радости, что у нее появился шанс заполучить меня. Молодая кровь. – Он снял телефонную трубку, уселся на стуле-троне и принял позу уверенности и популярности. – Бетти, это Генри. Генри Гаррисон… Да, драматург… Я все еще в Нью-Йорке, но я буду в Палм-Бич через пару дней. Приеду автобусом, у меня проблемы с автомобилем… Жаль это слышать. Наши испытания принимают разные формы… Буду рад тебя видеть… Да. С удовольствием остановлюсь у тебя…

Разговор закончился, и Генри признал, что дама достаточно умна, чтобы понимать, почему он звонит, но ей нет дела. Он нуждался в комнате, а она нуждалась в компании.