Возвращение в Гусляр - Кир Булычёв

Петушок хранится в Историческом музее, на шкафу в кабинете директора, предупреждая его об опасных визитерах.

Отцы и дети

Преимущества новой жизни в Великом Гусляре пожирала инфляция.

– Словно черная пасть, – произнес Николай Белосельский, расхаживая по своему кабинету и не глядя на собеседников. – Мы подняли пенсию, и тут же подорожал хлеб. А что я могу поделать, если муку присылают из области по новым ценам?

– Пенсионерам трудно, – сказал Удалов, которому скоро уже было пора на пенсию – а так хотелось еще пожить и даже съездить на Канарские острова. Не исключено, что, если дальше так будет продолжаться, закроют заграницу, как при Сталине, и прозеваешь жизненный шанс.

– Вот мы и решили обратиться к вам, Лев Христофорович, – продолжал Белосельский, не услышав реплики Удалова. – Изобретите что-нибудь кардинальное.

– Новую пищу? – спросил профессор Минц.

– А из чего ее делать будете?

– Из органики, – неуверенно ответил Минц и замолчал.

– Это может пройти в больших городах, – сказал тогда умный Белосельский. – А у нас завтра все будут знать, откуда вы взяли эту самую органику.

– Мы не космический корабль, где все оборачивается по сто раз, – поддержал Белосельского Удалов.

Его пригласили на беседу Минца с Белосельским как представителя общественности и третейского судью, потому что трезвое мнение Корнелия Ивановича было важно для собеседников. Даже если он его не высказывал.

– Что-то из ничего не бывает, – сказал Минц, будто был в том виноват. Хотя закон сохранения энергии и иных вещей придумали задолго до него.

– Вы думайте, профессор, думайте! – приказал Белосельский. – Люди не могут поддерживать достойное существование.

– Будем думать, – сказал профессор.

Он был серьезен. Никогда в жизни перед ним еще не ставили такой глобальной проблемы – спасти государство от кризиса.

– Майские праздники у нас с Пасхой совпадают – людям хочется сесть за стол и на свои средства досыта наесться и напиться, – закончил беседу Белосельский. Он надеялся на Минца. Не раз профессор находил парадоксальные выходы из безвыходных положений.

Профессор Минц разбудил Удалова на следующую ночь, часа в три.

Удалов открыл на нерешительный звонок, полагая спросонья, что сын Максим пришел с очередного приключения и боится потревожить маму. Но это был Минц в пижаме. Остатки волос торчали как крылышки над ушами, очки были забыты высоко на лбу.

– Корнелий, прости, но надо поделиться, – громко прошептал Лев Христофорович.

– Неужели «эврика»? – спросил тоже шепотом Удалов. – Неужели так скоро?

– Вижу свет в конце туннеля, – сообщил Минц. – Спустись ко мне, а то на лестнице зябко.

Когда они спустились к профессору, Минц поставил перед Удаловым лафитничек с фирменной настойкой сложного лесного состава и предложил глотнуть.

– Спасибо, – сказал Удалов. – Горю желанием узнать первым.

– Вот именно! – обрадовался профессор. – Дружба для меня стоит выше прочих привязанностей. От твоей реакции на мое очередное изобретение зависит судьба страны.

– Спасибо, – потупился Удалов, потом налил себе глоток из лафитничка. Все-таки исторический момент.

– Какая была поставлена задача городскими властями? – задал Минц риторический вопрос. И сам, разумеется, ответил: – Накормить на праздники, а потом и вообще городское население при условии, что ни зарплата, ни пенсии, ни другие доходы не увеличатся. Полагаю, что любой другой ученый в мире, исключая Ньютона и Эйнштейна…

– А они померли, – вмешался Удалов.

– А они скончались, не смог бы решить такую проблему. А я ее, кажется, решил именно потому, что мыслю оригинально. Наоборот. Казалось бы, что надо сделать?

На этот раз вопрос был обращен к Удалову, и надо было отвечать.

– Надо пенсии прибавить.

– Чепуха. Денег на это нет.

– Надо… аппетиты уменьшить.

– Удалов, ты гений. Так проблему мог бы поставить лишь выдающийся ум современности.

Удалов смутился и налил из лафитничка в рюмку.

Настойка была крепка и душиста.

– А как уменьшить аппетиты?

– Таблетки от аппетита, да? – попробовал догадаться Удалов.

– А как уменьшить ткани на одеяла и простыни? На пеленки? Как разместить в автобусе пятьсот человек, когда с трудом помещается сто? Ну? Один шаг остался, Удалов! Таблетки тут не помогут.

Удалов этого шага сделать не смог.

Тогда Минц взял со стола коробку из-под ботинок. В ней шуршало.

– Смотри! – приказал он.

На дне коробки лежала кошка с двумя котятами. Кошка была размером с мышку, а котята – с мышат.

– О нет! – воскликнул Удалов. – Только не это!

– Не бойся, все не так трагично, – улыбнулся Минц. – Я не намереваюсь превращать людей в мышей. Мы уменьшим нас лишь в два раза. В тебе сколько сейчас?

– Метр шестьдесят шесть.

– Будет восемьдесят сантиметров. И тогда аппетит у тебя вдвое уменьшится, и в автобус тебя вдвое влезет. А так как все остальные будут такие же, то разницы никто не заметит. Зато благосостояние возрастет вдвое!

– А стулья? – спросил Удалов.

– Подпилим ножки, – ответил профессор.

Все было не так просто, как можно подумать. Времена у нас демократические. Компартия собрала митинг протеста, хотел было приехать один депутат Думы, но в последний момент испугался уменьшиться вместе со всеми. Именно со всеми, потому что референдум дал 78 процентов голосов за минимизацию, 9 процентов были против, а остальные мнения не имели.

Внесено было одно уточнение. Его сформулировал старик Ложкин, который перед референдумом сказал:

– Детей жалко. Мы-то свое отжили, нам бы покушать, а вдруг они расти перестанут?

Минц согласился с мнением Ложкина, поддержанным всем городом: хоть ты, Минц, и обещаешь нас вернуть в обычное состояние, как только инфляция закончится, рисковать здоровьем детей детсадовского и младшего школьного возраста, которые, считай, много не съедят, народ не намерен.

Ночью над городом поднялся воздушный шар, и Грубин с Минцем опылили спящие дома, а детям перед сном дали таблетки, чтобы с ними чего не случилось.

Сделав дело, Минц, все еще в противогазе, попрощался с Грубиным за руку и сел за руль своего «Москвича». Его ждали в области на конференции по благосостоянию.

Грубин махал ему вслед, уменьшаясь на глазах. Отъехав от города, Минц снял противогаз. На следующий день жители Великого Гусляра проснулись уменьшенными в два раза.

На конференции доклад Минца вызвал страстные споры. Некоторые отвергали его с порога, защищая права человека, другие просили поделиться опытом и самим средством.

Так что Минцу пришлось задержаться в области на несколько дней, а затем вылететь в Москву для переговоров на высоком уровне.

И возвратился он домой только перед самыми Майскими праздниками.

С тревожным чувством подъезжал профессор к Гусляру. Он боялся, не вызвало ли его изобретение побочных эффектов, а главное – смогут ли им достойно распорядиться в центре, где сталкиваются интересы могучих ведомств.

Странная тишина встретила Минца на въезде в Великий Гусляр.

Улицы были пустынны, нигде ни души.

Пушкинская улица недалеко от центра была перекрыта баррикадой из ящиков. Минц вышел и негромко крикнул:

– Есть кто живой?

Отозвался только утренний ветер, что нес по улицам мусор.

Вот и продовольственный магазин. Витрины разбиты, внутри тоже разорение. Больше всего досталось кондитерскому отделу – от него остались только осколки и груды ярких оберток. Винный отдел сохранился лучше прочих, и хоть часть бутылок была разбита, но ни одна не почата.

Махонькая, уменьшенная вдвое мышка пробежала, как паучок, по полу и исчезла в углу.

Минц пошел по улице дальше, прижимаясь к стенам домов. Чувство ужаса овладело им.

Когда он проходил мимо подвала магазина сельхозтехники, он услышал стон.

Вровень с тротуаром было окошко, забранное решеткой. Стон доносился оттуда.

– Кто там? – спросил Минц.

– Это мы, люди…

Минцу показалось, что он узнал голос Удалова.

В несколько секунд Минц сбежал вниз по ступенькам, откинул засов, и из темного подвала стали выползать ослабевшие, изможденные, несчастные люди. Некоторые из них были избиты и исцарапаны. Можно было подумать, что на город в отсутствие Минца напала стая пантер.

Среди теней, в которые превратились гуслярцы, Минц встретил Удалова и самого Белосельского. Махонькие, не достающие до пояса профессору, они столпились, пошатываясь, и пищали, требуя внимания, пищи и обвиняя Минца в предательстве. Перебивая друг друга, пигмеи поведали Минцу страшную историю о гибели Гусляра, подготовленную необдуманным открытием профессора.