Валерий Брюсов. Будь мрамором - Василий Элинархович Молодяков

существовали». Знакомые были всерьез обеспокоены душевным здоровьем человека, от которого получали такое:

Огыга Пеллевич

Кохтик-Ррогиков

Единоглаз

Вечные боязни. Серничихинский тупик, д. Омова.

И только Валерий Яковлевич 20 октября 1903 года вложил свои визитные карточки в три конверта, надписав их «Борису Николаевичу Бугаеву для передачи Огыге Пеллевичу Кохтик-Ррогикову», единорогу «Виндалаю Левуловичу Белорогу», обитавшему на «Беллендриковых полях», и «Полю Ледоуковичу Фавивве» из «Миусских козней»{30}.

Принимая правила игры, Брюсов, вероятно, вспомнил тщательно продуманные декадентские выходки собственной юности, когда он интересничал и «ломался», изображая «Валерия Брюсова». Он мог догадываться, но не мог знать, что «безумие» Белого тоже было рассчитанным. В августе 1901 года Борис Бугаев размышлял в дневнике: «Если ты желаешь, безумец, чтобы люди почтили безумие твое, никогда не злоупотребляй им! Если ты желаешь, чтобы твое безумие стало величественным пожаром, тебе мало зажечь мир; требуется еще убедить окружающих, что и они охвачены огнем. Будь хитроумной лисой! Соединяй порыв с расчетом, так, чтобы расчет казался порывом и чтобы ни один порыв не пропал даром. Только при этом условии люди почтят твое безумие, которое они увенчают неувядаемым лавром и назовут мудростью. […] Озадачивай их блеском твоей диалектики, оглушай их своей начитанностью, опирайся, насколько это возможно, на точное знание!»{31}. Сходство этих высказываний с дневниковыми записями молодого Брюсова очевидно.

Знакомство с Брюсовым стало одним из важнейших событий жизни Белого и, выйдя за пределы литературы, многие годы оказывало на него сильное влияние. Не менее значительным было для Бориса Николаевича знакомство с Мережковскими у Соловьевых днем позже, 6 декабря 1901 года. Между ним и Гиппиус сразу же завязалась переписка на идейные и духовные темы: Зинаида Николаевна обрела «сотаинника» (которого тщетно искала в Брюсове) и восхищалась его статьями, хотя и находила их «трудными» для «Нового пути». В свою очередь, Белый стал пламенным пропагандистом идей новых друзей. Озабоченный построением фаланги, Брюсов начал опасаться ухода перспективного автора на сторону: в ноябре 1902 года взял у Белого «Северную симфонию» для издания отдельной книгой, затем стихи (которые при разговоре с глазу на глаз жестко, но конструктивно раскритиковал) и драматический отрывок «Пришедший» для «Северных цветов», а в апреле 1903 года предложил ему подготовить поэтический сборник для «Скорпиона» — будущее «Золото в лазури»{32}. «Через несколько лет о нем сеялись слухи: де лезет из кожи ходить императором, травит таланты-де; правда, травил — разгильдяйство и лень, — много позже признал Белый. — […] Все сплетни о его гнете, давящем таланты, — пустейшая гиль, возведенная на него»{33}. Возведенная отчасти самим Белым…

В апреле 1903 года Брюсовы впервые побывали в Париже, где провели 16 дней. «Париж мне пришелся очень по сердцу, — занес он в дневник. — Изумило меня отсутствие в нем декадентства. Было, прошло, исчезло. Нет даже „нового стиля“. Москва более декадентский город». С французскими литераторами пообщаться не удалось, зато встреч с соотечественниками оказалось в избытке. Валерий Яковлевич несколько раз посетил Русскую высшую школу общественных наук, которую обозвал «пародией на университет», и даже прочитал там лекцию «Ключи тайн». «Весело было слушать, — вспоминал присутствовавший на ней литератор Николай Поярков, — возражения, высказываемые всевозможными юношами, обвинявшими лектора в безнравственности, беспринципности и отсутствии общественных идеалов. Невозмутимо лектор парировал нападки, иногда остроумными замечаниями вызывая дружный хохот всей аудитории»{34}. В круг преподавателей и слушателей Школы, оппозиционно настроенных по отношению к российским властям, Брюсовых ввел революционер и юрист Александр Ященко. Валерий Яковлевич познакомился с ним в конце 1900 года в салоне московской меценатки Варвары Морозовой, в котором 14 января 1901 года Георгий Чулков, товарищ Ященко по революционному кружку, прочитал доклад о его поэзии. Позднее Чулков утверждал, что Брюсов написал стихотворение «Кинжал» (которое сам датировал 1903 годом) в конце 1901 года для задуманного этим кружком нелегального сборника. В начале 1902 года Ященко и Чулкова арестовали и сослали в Восточную Сибирь; первый вскоре был освобожден и уехал в Париж, второй находился в ссылке до 1904 года, а по возвращении стал одной из ключевых фигур «раскола в символистах»{35}.

В Париже Брюсов познакомился со многими примечательными людьми — давно жившей во Франции переводчицей Александрой Гольштейн, художницей Елизаветой Кругликовой, собирателем пушкинских реликвий Александром Онегиным-Отто, поэтом Вячеславом Ивановым и его женой Лидией Зиновьевой-Аннибал, которых знал заочно. В октябре 1900 года Иванов предлагал «Скорпиону» переводы Гольштейн из французских поэтов, а в «Северных цветах на 1903 год» появились его стихи и объявление о выходе сборника «Кормчие звезды», на который Брюсов успел благожелательно откликнуться в «Новом пути». В марте 1903 года «Скорпион» принял роман Зиновьевой-Аннибал «Пламенники», который по разным причинам так и не увидел света. Встречу с Ивановым Валерий Яковлевич назвал наиболее интересным из парижских впечатлений и сразу вступил с ним в переписку{36}. Зиновьева-Аннибал понравилась ему много меньше. «Она — довольно-таки пустая особа, извне набитая чужими идеями, как чучело соломой. Иногда говорит она вещи глупые до поразительности. А ведь Вы на издание романа согласились?», — писал он Полякову 25 апреля (8 мая){37}. Импульсивная Зиновьева-Аннибал надеялась на издание «Пламенников», а потому так отозвалась о новом знакомом: «Брюссов (так! — В. М.) умный очень, и искатель, и крупный талант, и очень интересен лицем и манерами. Его муза родственна нашей и, быть может, мы будем дружны в будущем. Это глубоко радостно. Он на меня производит сильное впечатление»{38}. Потом она будет не раз неистово проклинать его.

На осень 1903 года Брюсов наметил «что-то вроде генерального сражения», как писал он 31 июля Белому: «Ватерлоо или Аустерлиц?» — поясняя: «Вся русская поэзия будет в „Скорпионе“»{39}. На выходе были книги стихов Мережковского, Гиппиус, Сологуба, самого Брюсова («Urbi et оrbi»), «Северная симфония» Белого, посмертный однотомник Коневского, готовились сборники Белого, Бальмонта и Балтрушайтиса. Однако последний собрал свои стихи под одной обложкой только в 1911 году, а неверный Бальмонт отдал новую книгу «Только любовь» конкурентам — издательству «Гриф». Его владельцем был присяжный поверенный Сергей Соколов, в литературе — Кречетов, четко разграничивавший в себе ипостаси адвоката и декадента. На пропаганду «нового искусства» он пустил сорок тысяч рублей, полученных от продажи имения во Владимирской губернии, но главным капиталом «Грифа» стал плодовитый Бальмонт. С собой он привел Модеста Дурнова, рисунки которого определили фирменный стиль издательства: «Точно такие ж обложки он „ляпал“ на книги: и марку придумал издательства своего: жирнейшую „грифину“, думая, что „Скорпиона“ за пояс заткнул он; „Скорпион“ — насекомое малое; „Гриф“ — птица крупная»{40}.

«Гриф» начался с выпуска альманаха — ответ на «Северные цветы». В нем не было ни историко-литературного