Последняя милость - Луиз Пенни

— Я ощущаю ваш гнев, — произнесла Сиси, констатируя факт, который был очевиден и слепому. — Очень ядовитая эмоция…

— Конечно, Матушка не восприняла ее слова всерьез, — резюмировала Эм, после того как описала эту сцену Гамашу.

— Но Сиси собиралась использовать название ее центра. Для Матушки это могло бы стать настоящей трагедией.

— Вы правы. Но я не думаю, что Матушка поверила в серьезность намерений Сиси.

— Матушка назвала свой центр «Be Calm». Мне кажется, что это название вообще очень популярно в здешних местах. Разве не так называлась ваша команда по керлингу?

— Откуда вы это узнали? — рассмеялась Эм. — Этой истории то ли пятьдесят, то ли шестьдесят лет. Она стара, как мир.

— Но очень интересна, мадам.

— Вы так считаете? Это была всего лишь шутка. В те времена мы не воспринимали себя всерьез. И не особенно переживали из-за проигрышей.

Эм повторила версию, которую Гамаш уже слышал, но старший инспектор все равно очень жалел о том, что не может видеть выражения ее лица.

К ним, прихрамывая, подошел Генри, попеременно поднимая передние лапы.

— Ой, бедный Генри! Мы слишком долго гуляли по морозу, — огорчилась Эм.

— Давайте я его понесу, — предложил Гамаш, чувствуя себя виноватым из-за того, что совсем забыл, как обледенелый снег может обжечь подушечки собачьих лап. Теперь он вспомнил, как прошлой зимой ему пришлось нести старого Санни почти три квартала, потому что бедняга не мог идти. Это причиняло нестерпимые страдания обоим. Он также вспомнил, как обнимал Санни несколько месяцев спустя, когда к ним приехал ветеринар, чтобы усыпить его. Он тогда шептал ласковые слова в больные старые уши и смотрел в слезящиеся карие глаза до тех пор, пока они не закрылись в последний раз. Когда Гамаш почувствовал последний удар сердца Санни, у него возникло ощущение, что вместе с ним старый пес передал ему всю свою любовь и преданность.

— Мы почти пришли, — сказала Эм осипшим от мороза голосом. Ее губы и щеки посинели от холода.

— Вы позволите угостить вас завтраком? Я бы хотел продолжить нашу беседу. Как насчет бистро?

Эмили Лонгпре какое-то мгновение поколебалась, но все же согласилась. Они занесли Генри в дом и по улице, освещенной слабым светом занимающейся зари, направились к бистро Оливье.

— Joyeux Noël! — приветствовал их красивый молодой официант и провел к столику у свежерастопленного камина. — Мы рады снова видеть вас в нашем бистро.

Гамаш усадил Эм и посмотрел вслед молодому человеку, который направлялся к машине эспрессо, чтобы приготовить две порции café аи lait.

— Филипп Крофт, — сказала Эм, проследив за его взглядом. — Очень милый юноша.

Гамаш радостно улыбнулся. Молодой Крофт. Когда он встречался с Филиппом во время предыдущего расследования, тот был значительно менее симпатичным.

Было только восемь часов, и в бистро, кроме них, никого не было.

— Похоже, мне предстоит изысканный завтрак, старший инспектор, — сказала Эм, просматривая меню.

Она сняла шапку, и от статического электричества ее волосы стояли дыбом. Впрочем, как и волосы Гамаша. Они оба выглядели так, как будто их кто-то сильно перепугал. От горячего кофе по телу растекалось приятное тепло. Их лица раскраснелись и постепенно начали оттаивать. Аромат свежесваренного кофе смешивался с запахом древесного дыма, и казалось, что все в этом мире хорошо и правильно.

— Вы не передумали насчет урока по керлингу сегодня утром? — поинтересовалась Эм.

Гамаш не только не передумал насчет урока, но и с нетерпением ожидал его.

— А не слишком холодно?

— Это утро будет просто идеальным для игры. Посмотрите на небо! — Эм кивнула в сторону окна. Небо на востоке было нежнорозового цвета. — Ясное и холодное. Правда, ко второй половине дня мороз станет просто убийственным.

— Позвольте порекомендовать вам яичницу с колбасой, — появился возле их столика Филипп с блокнотом. — Мы покупаем колбасу на ферме месье Пажа.

— Она необыкновенно вкусная, — доверительно сообщила Гамашу Эм.

— Мадам?

— Я бы с удовольствием заказала колбасу, топ beau Philippe, но боюсь, что в моем возрасте такие завтраки уже противопоказаны. А бекон вам тоже по-прежнему поставляет месье Паж?

— Mais oui, мадам Лонгпре. Домашнего копчения. Лучший в Квебеке.

— Merveilleux. Какая роскошь! — Эм явно наслаждалась ситуацией. — Принесите мне яйцо-пашот, s’il vous plaît, на кусочке багета из булочной Сары и пару кусочков вашего замечательного бекона.

— А как насчет круассанов? — игриво поинтересовался Филипп. Дверь, соединяющая бистро с соседней булочной была открыта, и оттуда доносился восхитительный аромат свежей выпечки.

— Ну, разве что один.

— Месье?

Гамаш сделал заказ, и через считаные минуты перед ним уже оказалась тарелка с колбасой и французскими тостами. Кувшинчик с кленовым сиропом стоял у его локтя, а в центре стола, в окружении вазочек с домашними вареньями, исходила паром корзинка с горячими круассанами. Сидя у ярко пылающего камина, они с Эм с аппетитом ели, пили кофе и беседовали.

— Скажите, а что вы сами думаете о Сиси? — спросил Гамаш.

— На меня она произвела впечатление очень одинокого человека. Мне было жаль ее.

— Все описывают ее как эгоистичную, мелочную, зловредную и довольно глупую особу. Малоприятную во всех отношениях.

— Это правда. Сиси действительно была такой. Она была глубоко несчастным человеком и поэтому любила причинять страдания другим. С несчастными людьми часто так бывает, правда? Они не переносят вида чужого счастья.

— Тем не менее вы пригласили ее к себе домой.

Этот факт не давал ему покоя с тех самых пор, как Эм упомянула о нем во время прогулки. Но он хотел дождаться момента, когда сможет видеть выражение ее лица.

— Мне доводилось быть очень несчастной в своей жизни, старший инспектор, — спокойно сказала Эм. — А вам?

Это был не совсем тот ответ, которого ожидал Гамаш, тем не менее он кивнул.

— Я так и думала. Мне кажется, что люди, которые смогли пережить несчастье и остаться людьми, в ответе перед другими, которые нуждаются в помощи. Мы не можем позволить другим утонуть, если нам самим удалось выплыть.

Эм замолчала, и Гамаш некоторое время сидел, затаив дыхание.

— Я понимаю, мадам, и полностью с вами согласен, — наконец сказал он, не дождавшись продолжения. И мягко добавил: — Расскажите мне о вашем горе.

Некоторое время Эм молча смотрела ему в глаза. Потом она опустила руку в карман шерстяной кофты и достала оттуда упаковку бумажных носовых платков и еще кое-что. На стол между ними легла небольшая черно-белая фотография, очень старая и растрескавшаяся. Эм нежно провела по ней рукой..

— Это мой муж Гас и мой сын Дэвид.

На фотографии высокий мужчина обнимал за плечи долговязого длинноволосого юношу, почти мальчика. Ему явно не было и двадцати. На нем было пальто с широкими лацканами и широкий галстук. Машина, на фоне которой они стояли, тоже была широкой.

— Это произошло накануне Рождества семьдесят шестого года. Дэвид был скрипачом. Ну, честно говоря, он играл только одну вещь. Он услышал ее, будучи совсем крохой. Мы с Гасом как раз слушали ее, и Дэвид неожиданно бросил играть и подошел прямо к стойке, где стоял музыкальный центр. Потом он заставлял нас ставить эту запись снова и снова. И в конце концов попросил скрипку. Сначала мы подумали, что он шутит. Но он не шутил. Однажды я услышала, как в подвале он пытается на ней играть. Звуки были скрипучими и резкими, но мелодию он воспроизводил совершенно точно.

У Гамаша сжалось сердце.

— Дэвид сам научился играть эту вещь, — продолжала Эм. — Ему тогда было шесть лет. Мы пытались нанять ему учителя, но из этого ничего не вышло. Дэвид упорно отказывался играть что-либо другое. Он играл только одну-единственную вещь. Он был очень своевольным ребенком. Весь в отца. — Эм улыбнулась.

— А что именно он играл? — поинтересовался Гамаш.

— Скрипичный концерт Чайковского ре мажор.

Гамаш попытался вспомнить этот концерт, но не смог.

— Дэвид был совершенно нормальным подростком. Играл в хоккей, встречался с очень славной девочкой и собирался поступать в Монреальский университет на факультет лесоводства. Он был очень милым мальчиком, но в нем не было ничего исключительного, если не считать этого странного пристрастия к скрипичному концерту Чайковского.

Эмили закрыла глаза, и ее изящная кисть, покрытая голубыми прожилками вен, начала двигаться взад-вперед над столом, как будто водя невидимым смычком. Зал бистро заполнили призрачные звуки, которых Гамаш не мог слышать, но мог вообразить. И он знал, что Эм в этот момент слышит эту музыку так же ясно, как если бы она действительно звучала.