Флегетон. Созвездье Пса. Омега - Андрей Валентинов

Тем временем прапорщик Немно со своим взводом занялся лошадьми, которых надо было, оказывается, сперва поводить по кругу, а лишь потом поить.

До вечера мы оставались в окопах. Еще две группы красных подлетали к Токмаку, но напарывались на нас и уходили в степь. Один раз пришлось пустить в ход пулеметы, но это, безусловно, была уже агония. Корпуса Жлобы больше не существовало.

А на следующее утро валом повалили пленные. Приходили они почему-то пешком, оставляя лошадей в степи. Быть может, они боялись, что по верховым мы откроем стрельбу. У наших окопов лежала целая гора шашек и сабель, юнкера обзавелись превосходными биноклями, а мне поручик Успенский преподнес тяжеленный маузер в деревянной кобуре. Я знал, что маузер – мечта любого офицера, но, будучи в душе консерватором, не хотел расставаться с наганом. Но маузер я все-таки оставил у себя, сунув его в вещевой мешок.

Пленных было так много, что они не умещались во дворе элеватора, и им самим пришлось отгораживать громадный четырехугольник по соседству, прямо посреди пустыря. Пленный командир эскадрона теперь был за старшего и мотался, как угорелый, размещая новых постояльцев. Он оказался настолько толковым командиром, что даже полковник Маркович отозвал его в сторону и предложил собрать из пленных эскадрон и перейти к Барону. Красный «ком-эск» заговорил что-то о присяге, но мы насели на него, объясняя, что в Мелитопале ему предложат то же самое, а в случае отказа поставят к стенке. Краснопузый, кажется, понял, побледнел, но, подумав минуту, вновь отказался. Нам стало жаль его, но больше уговаривать мы не стали. В конце концов, любой из нас на его месте поступил бы так же.

Пленные были отправлены только через три дня. К этому времени не оставлось сомнений, что с красными покончено. Рассказывали, что Мелитополь забит пленными, и Барон прямо на месте формирует из них маршевые роты.

1 июля к нам заехал Яков Александрович. Он выглядел усталым, не слушал наши доклады и лишь пожурил за то, что мы не сообщили ему о радиоприемнике. Он не гонял бы связных, а прислал бы шифровальщика и держал бы с нами постоянный контакт. Пришлось повиниться, поручик Успенский вновь пристал к Якову Александровичу с предложением сыграть в преферанс, но командующий мог лишь пообещать, что сыграет с ним где-нибудь за Днепром. Так мы узнали, что наш корпус перебрасывают. Яков Александрович велел быть готовыми в ближайшие дни, сразу же после получения приказа.

Прощаясь, Яков Александрович внезапно спросил у меня, в каких я отношениях с полковником Выграну. Я пожал плечами и предположил, что с полковником у меня вполне приличные отношения, во всяком случае, у него не было повода для недовольства мною. Яков Александрович кивнул и уехал. Я сразу же забыл этот странный вопрос, но вспомнил его через два дня, 3 июля, когда мы получили приказ срочно возвращаться в Мелитополь, чтобы грузиться в вагоны. Штабс-капитан Дьяков с довольно кислым видом показал мне бумагу и велел собираться. Я временно переводился из отряда в штаб корпуса, где поступал в распоряжение полковника Выграну.

Я передал роту поручику Успенскому, велев не баловать прапорщика Мишриса и не подпускать прапорщика Немно слишком близко к лошадям. Похоже, приказ всех удивил, но я был удивлен не меньше и мог лишь предположить, что полковник Выграну затеял очередной рейд против «зеленых» и решил вызвать меня на подмогу.

В Мелитополе я проводил отряд до станции, и дал страшную клятву штабс-капитану Дьякову вернуться в отряд при первой же возможности и напомнил о нашей сестре милосердия. Дьяков мрачно взглянул на меня, и я понял, что мои слова снова расценены как покушение на командирскую власть.

Штаб корпуса уже покинул Мелитополь, но полковника Выграну я нашел быстро, в городской комендатуре. Выграну был как всегда хмур, молча пожал мен руку и усадил на стул напротив. Помолчав с минуту, он осведомился о моем здоровье. Я поблагодарил, кстати поздравил с новыми погонами и поинтересовался, как он чувствует себя после ранения. Выграну буркнул, что все это ерунда, чувствует он себя превосходно, а меня вызвал по одному весьма малоприятному делу. Я было подумал, что мною заинтересовался ОСВАГ, или та контора, что у нас теперь вместо ОСВАГа, но дело оказалось в другом. Впрочем, будь у меня выбор, я, может, предпочел бы скорее ОСВАГ.

Несколько дней назад двое офицеров из штаба Барона, направляясь в Мелитополь на легковом авто, сбились с дороги и заехали куда-то не туда. Куда именно – мы так и не узнали, но позавчера агентура сообщила, что оба они попали к Упырю и покуда, вроде, живы. Раньше Барон в таких случаях договаривался с Упырем сравнительно легко, но после того, как наши в Севастополе перевешали махновское посольство, всякие контакты были прерваны. Упырь взбесился и пообещал вешать любого, кто в погонах.

В общем, дело было ясное, но эти два полковника были Барону чем-то особо дороги, и он приказал выручить их любой ценой. Выграну получил особые полномочия и занялся этим делом.

Нам повезло в одном: несколько дней назад, почти одновременно с разгромом Жлобы, морозовцы застукали в селе небольшой отряд из воинства Упыря. Почти всех уложили на месте, но пятеро попали в плен. Среди пленных оказались два брата Матюшенко, – по агентурным данным, люди, близкие к Упырю. Старший Матюшенко, по слухам, был одним из его телохранителей из знаменитой Черной сотни имени Нестора Махно. Выграну получил разрешение на обмен всей этой компании на пленных полковников, и теперь оставалось как можно скорее провернуть это нелегкое дело.

К Упырю надо было срочно посылать парламентера. Полковник выграну решил ехать сам, но Барон ему запретил. Тогда полковник, не зная никого в Мелитополе, вспомнил обо мне. Таким вот образом я оказался в его распоряжении.

Мы поговорили с полковником и решили действовать немедленно, покуда Упырь не украсил нашими полковниками ворота в каком-нибудь сарае. Через полчаса в комендатуру привели старшего Матюшенко, огромного детину в живописной куртке, напомнившей мне малороссийский жупан. И сам Матюшенко был вылитый казак с холста Репина, правда, так сказать, вариант ненаписанной картины – «Запорожец в плену».

Наверное, он думал, что попал в конрразведку и готовился принять муки за своего батьку, но нам быстро удалось его разуверить. Хлопец говорил по-малороссийски, мы с Выграну тоже незаметно перешли на малороссийский, и дело пошло веселее.

Вскоре Матюшенко, сообразив, в чем дело, перестал смотреть на нас героическим взглядом исподлобья, и о том, как выкрутиться, мы думали уже втроем. Договорились просто: Матюшенко везет меня к Упырю, а остальные ждут в Мелитополе. Не позже, чем через три дня я должен вернуться, иначе все они, включая его брата, будут расстреляны. Никакие мои устные просьбы и письма во внимание приниматься не будут, – мы предусмотрели и это. Матюшенко пообещал доставить меня к Упырю живым и здоровым, а там уж, «як Бог дасть». Я понял его – Упырь мог отказаться от обмена и присоединить меня к своей коллекции. Выбирать, однако, не приходилось.

Выехать решили этим же вечером. Выграну выделил нам настоящую тачанку с пулеметом, одну из тех, что были захвачены у Упыря. Матюшенко сел за кучера, а я устроился сзади, решив покуда подремать. Все равно, дороги я не знал, и оставалось надеяться, что господин бандит не обманет.

Подремать, однако, не удалось. Не каждый день приходилось ездить к Упырю, к тому же спускалась ночь, и становилось жутковато. Мы закурили и постепенно разговорились. Матюшенко звали Мыколою, как и нашего покойного поручика. Меня он достаточно иронично именовал «ваше благородие», но я попросил этого не делать. В его исполнение это звучало слишком уж старорежимно.

История Матюшенко была необыкновенно проста. Отец – драгун гвардейской дивизии – погиб на Германской под Стоходом, где воевали мы с подполковником Сорокиным. Летом 18-го в их село пришли гетмановцы, и Мыкола повздорил с одним из стражников. Те, не церемонясь, сожгли хату, и Мыкола с братом в ту же ночь ушли к Махно. Вместе с Упырем он провоевал все эти годы, прошел летом 19-го рейдом от Полесья до Азовского моря и был под Волновахой. Большевиков он не признавал, и в этом мы с ним сразу сошлись.

Он спросил обо мне, и я, как мог, рассказал свою одиссею. Он очень удивился и наивно поинтересовался, почему я, не помещик и не «буржуй», пошел до «кадэтив». Я тоже удивился и спросил его, не к комиссарам ли мне было записываться. Мыкола подумал и сказал, что мне, «вчытелю», надо было вообще не воевать, а «вчыты хлопцив». Нечто подобное, хотя и в других выражениях, мне уже приходилось слышать, и я каждый раз не мог ответить сколь-нибудь связно. О подполковнике Сорокине рассказывать ему не хотелось, и я лишь поведал Мыколе, как у нас, на Юго-Западном фронте в ноябре 17-го разрывали офицеров на части. Не «буржуев» и тем более, не помещиков. Кололи штыками. Втаптывали сапогами в осеннюю грязь…