Мы никогда не умрем (СИ) - Баюн София

Серьезной угрозы он еще не представлял, но с ним все равно старались не связываться. К тому же где-то неподалеку от Вика часто находился Матвей, все больше напоминающий быка, флегматичного, но легко впадающего в разрушительную ярость. Яростью Вик с удовольствием пользовался, и если драка превращалась в расправу — отходил в сторону и наблюдал, улыбался и чувствовал себя совершенно счастливым.

И Вику с Ришей удавалось обманывать судьбу до тех пор, пока над залом не раздалось: «Шар-р-ман!»

У Мари был потрясающий голос — глубокое, мягкое, чуть хриплое сопрано. С таким голосом она могла бы просто зачитывать роль с листка, и ее слушали бы, замерев от восторга.

Риша смотрела на нее влюбленными глазами с первых секунд. Мари поднялась на сцену, гулко простучав каблуками, и подошла к Рише, стоявшей ближе всех к занавесу.

— Ты такое чудо, девочка. Настоящая нимфа, Офелия, — Мари прикоснулась к щеке Риши, поправила выбившуюся из косы серую прядь.

Потом устремила взгляд на Вика. Глаза у нее были невероятные, зеленые, как бутылочное стекло, в расчетливом обрамлении густых ресниц и черных стрелок.

— А ты…

Вик сидел на краю сцены. Он только что в очередной раз зачитал один из своих монологов и сумел это сделать почти не презирая себя. И менять позу он не собирался.

Мари опустилась на корточки рядом. В воздухе запахло чем-то сладко-пудровым.

— Такая прелесть. Маргарита Николаевна, на каких ролях вы гноите такой типаж? Такой злой… волосы и глаза совсем белые, что-то мистическое…

«Вик, я знаю, о чем ты думаешь, но не хами ей, пожалуйста — Риша расстроится», — попросил предусмотрительный Мартин.

— Руки, уважаемая, — просто сказал ей Вик, кончиками пальцев отодвигая от своего лица протянутую руку.

— Прелесть! И правда злой! — обрадовалась Мари, ничуть не смутившись. — Такой… холодный. Кай, Мальчик-Без-Сердца…

— Мария, может быть вы потом потрогаете наших актеров? Детям пора домой, — раздался раздраженный голос Маргариты Николаевны.

Слово «актеры» она произнесла со своим обычным сарказмом, но Вик впервые был ей за это благодарен.

— Кто автор этой пошлости, что дети тут играют? — не обратив внимания на ее пассаж, спросила Мари.

Маргарита Николаевна уставилась на нее с уже ничем не прикрытой ненавистью. «Наркотики или жизнь» были ее трудом, за который она даже получила грант на обустройство студии.

— Мы ее перепишем заново. Все эти монологи, эта девочка, которая как приведение тут стенает — это же вообще никуда не годится! Нам нужна глубина сюжета, трагедия…

— По-вашему ребенок, севший на наркотики — не трагедия?! — прошипела женщина, подходя к краю сцены.

Мари все еще стояла на коленях рядом с Виком, и он кончиками пальцев чувствовал скользкое и холодное прикосновение бархата ее юбки. Она тоскливо посмотрела на Маргариту Николаевну. Поправила волосы. И улыбнулась.

— Нет, Маргарита Николаевна, это не трагедия, потому что вы не показываете зависимость. Здесь нет борьбы, нет безумия, динамики, драмы — ребенок просто повторяет подслушанные за взрослыми морали. И да будет вам известно, кокаин не вкалывают в вены и никто, никогда ничего не колет инсулиновым шприцом — у него тонкая игла, и он выпускает пену. Поэтому эту глупость о том, как он крал шприцы у матери, больной диабетом, точно нужно убрать. Над вами просто посмеются.

Риша слушала Мари, замерев от восторга. Годы ее стараний и преданной любви к театру наконец-то вознаграждались. Мари не назвала ее бездарью, она сказала, что из нее получится Офелия. Она принесла свежий взгляд на заученный, расписанный порядок.

Вик восторга ее не разделял. Мари не просто его раздражала — он безошибочно чувствовал в этом бархате, самоуверенности и пудровых духах липкую фальшь. Она вызывала у него брезгливое омерзение, и дело было вовсе не в подростковой ершистости — Мартин чувствовал то же самое.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Но сделать они пока ничего не могли, а вскоре им даже пришлось встать на сторону Мари.

Вечером Вик ужинал у Ришиных родителей. Отец уехал в город двое суток назад, и Вика такой порядок полностью устраивал. Если бы отец там без вести пропал — Вик был бы только счастлив. Он давно научился сам себя кормить, делать запасы на зиму и не позволять дому ветшать. Отец только мешал ему бесконечными пьяными выходками, запоями и конфликтами с покупателями из-за поднятых цен на самогон.

Вячеслав Геннадьевич симпатизировал Вику все откровеннее.

Женя уехал учиться в город сразу после того, как Сава попал в тюрьму, и родных не навещал. Риша, которую стало некому пугать дома, стала гораздо спокойнее.

За столом она без остановки рассказывала о сегодняшнем знакомстве. Вик только досадливо морщился — он видел, что Ришин отец все больше мрачнеет, и тема ему неприятна. Вик пытался ее сменить, но Риша не замечала его попыток, и упорно продолжала говорить о театре, о Мари и о своих будущих ролях.

— Ты бы чем дурью разной маяться, лучше бы за учебой следила. Скоро аттестат получать, и что дальше думаешь делать?! — не выдержал Вячеслав Геннадьевич.

— Поеду в город… поступлю в театральное училище… — прошептала она, на глазах превращаясь в испуганного ребенка.

— В театральное? Правда? Тебе мало того, что про тебя в деревне говорят?! Скажи спасибо что этот вот нашелся, который все это не слушает! — Вячеслав Геннадьевич бесцеремонно ткнул пальцем в Вика, не отрывая от дочери налитого кровью взгляда.

«Ах ты старый сводник!» — возмущенно выдохнул Мартин.

Причина многолетнего расположения стала ясна в один миг — он просто ждал, что Вик добьется чего-то в жизни и возьмет замуж его дочь. С ее дурной репутацией и дурными мечтами о театре.

Риша переводила беспомощный взгляд с отца на Вика, пока, в конце концов, не опустила глаза, не выдержав поединка.

— Мне говорили о твоих успехах. Маргарита Николаевна сказала, что у тебя нет ничего, чтобы быть успешной на сцене — ни внешности, ни голоса, ни таланта. Что ты собралась делать, когда тебя вышибут из училища? — безжалостно закончил разговор Вячеслав Геннадьевич.

«Мартин, ты знаешь, как сильно я это все ненавижу?»

«Что поделать, искусство требует жертв» — тяжело вздохнул Мартин.

Что он мог сказать? Заступиться, сказать, что у нее на самом деле есть талант, а Маргарита Николаевна — деревенская тетка, погрязшая в ханжестве и чопорности? Здесь слово подростка не стоило бы ничего, и для Риши — тоже.

Он снова не мог ее защитить.

После ужина он не пошел домой. Его больше не провожали — сначала он сам стал отказываться, потом этот вопрос просто перестали задавать.

Риша сидела за домом, под старой яблоней. На ее плечах лежали листья, серые в вечерних сумерках.

— Риш, ты зря слушаешь его, — сказал Вик, садясь рядом.

Земля была холодной.

— А по-моему, все правильно… взрослые же всегда все лучше знают, — вздохнула она.

— Что они знают, Риш? Что вообще ты от них хорошего видела или слышала? — огрызнулся Вик.

Разговор оставил тягостный осадок. Ему было противно от того, что Вячеслав Геннадьевич сказал дочери. Противно от того, что он сказал о нем. Противно, что он сам не смог ничего возразить.

— Мари сказала, что я смогу играть Офелию, — возразила Риша.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я тоже могу сказать, что ты можешь играть Офелию. Ты можешь играть Джульетту, леди Макбет, а если нужно — Титанию, потому что ты талантливая и можешь примерять разные образы. И поверь, я искренне так считаю. А теперь не плачь. Мне не нравится Мари, но, кажется, у нас с тобой скоро будет новая история и новые роли. Я этому рад бесконечно, потому что «Пожирающая меня изнутри белоснежная смерть, которую я сам впустил в свои вены вопреки воле родителей и наставлениям моих мудрых учителей» вызывает у меня тошноту каждый раз, когда я это произношу, — улыбнулся Вик.