Иван Грозный. Книга 3. Невская твердыня - Валентин Костылев

– Не слушайте Семена! Коли его послушаете, так из вековой своей убогости и не выйдете! Батюшка государь открывает вам дорогу... Он наградит вас, буде послужите ему честно, и волю вам даст, а коли мятежничать учнете, так и головы потеряете... А там, в тех краях, за Каменным Поясом, и добычу богатую достанете, и золото, и меха драгоценные привезете домой!

Дождавшись, когда Иван Кольцо кончит свою речь, Семен Слепцов вскочил на поваленную сосну, чтоб его было всем видно, и крикнул:

– Не надо нам ни царской милости, ни золота чужого, ни мехов драгоценных! В царские милости мы не верим, знаем мы лютость царя, знаем мы и неправду царя и его вельмож, мы им не верим! У нас своя мысль, своя дорога! За ту мысль мы и голову сложим, коли то спонадобится, а искать счастья на стороне – Бог спасет! Нам это несподручно. Идите в те края вы без нас, а мы уж будем искать счастье на родной земле!

Опять раздались дружные, одобрительные крики из толпы крестьян.

И пришлось Ивану Кольцо расстаться с ватагою Семена Слепцова, не соблазнив мужиков выгодами царевой службы и обещаниями богатой добычи в диких землях за Каменным Поясом.

С глухим, негодующим ропотом недовольства ушли из казачьего стана толпы беглых крестьян.

В Ковельском средневековом замке тоскует исхудавший, мрачный князь Андрей Курбский. Голова его уже совсем поседела. Лицо избороздили морщины. Дрожащей жилистой рукой он пишет письмо в Москву к своим друзьям, которых осталось в живых не больше десятка:

«Объят ныне жалостью я и стесняем отовсюду унынием, ожидая нестерпимые, предреченные беды. И те мысли точат, яко моль, сердце мое. Я обращаюсь в скорбех ко Господу моему со вздыханием тяжким и со слезами, прося помощи и заступления, да отвратит гнев свой!»

Чем старше становится князь, тем сильнее обуревает его тоска по родине и тем чувствительнее муки непреоборимого раскаянья. Бывает, что самое разногласие с царем вдруг начинает казаться ошибочным, ненужным, мальчишеским... Русь молодая, сильная живет. Русь твердо стоит на своих ногах, и все вражеские нападения на нее разбиваются вдребезги о могучую грудь русских богатырей... Вот и Стефан Баторий! Была надежда на него, что он посрамит Иванову гордыню, но и он принужден мириться с царем Иваном и уйти от границ Московского государства. Захват Москвы остался праздной мечтой.

В последнее время всеми забытый, никем не почитаемый, он, Курбский, принужден уйти как можно дальше от политики и заняться науками, укрыться в древних книгах. Сам не отдавая себе ясного отчета – зачем, – он принялся усердно изучать Цицерона; погрузился в философские труды древних мудрецов, чередуя это с чтением книг Священного писания. Когда все это заполняло досуг, незаметнее протекало время.

Но и тут ему мешали его недруги, а в первую очередь – его прежняя жена, литвинка Марья Юрьевна, с которой он развелся, чтобы жениться вновь на дочери старосты Кременицкого Александре.

Что может сравняться с яростью обманутой и отвергнутой женщины?

Марья Юрьевна пыталась даже отравить князя Андрея, а ее родичи, разъезжая с толпою бесшабашных, вооруженных молодцов в окрестностях Ковеля, делали засады с намерением убить Курбского. И князь, как затравленный зверь, сидел в своем каменном мешке, боясь показаться на воле, чувствуя себя убогим, беспомощным узником.

Потеряв надежду изловить Курбского, его враги прибегли к новым видам мщенья. Начались тяжбы со стороны родных Марьи Юрьевны, посыпались жалобы королю Стефану. Король всегда старался подчеркнуть свою нелюбовь и недоверие Курбскому. От судебных тяжб ничего хорошего не приходилось ждать.

Поход вместе с польским войском под Псков утомил, разорил и не принес никаких лавров Курбскому, не спас его и от преследования врагов.

Наступили черные дни. Впору было бежать обратно в Москву. Но разве это возможно?! Родина навсегда потеряна!

Глядя в Цицероновы писания, Курбский невольно погрузился в размышления о себе.

Кто-то постучал в дверь. Иван Колымет привел пленного русского, с которым вздумал побеседовать наедине князь Андрей.

– Как звать? – отрывисто спросил Курбский, с усмешливым любопытством, но и со скрытым восхищением рассматривая стройного, красивого русского юношу, стоявшего перед ним.

– Игнатий Хвостов, – сухо ответил пленник.

– Так это на тебя сбегаются любоваться польские паненки? – рассмеялся князь.

Хвостов молчал, бесстрастно слушая слова Курбского.

– Ну, как живется в плену?

– Так же, как и тебе, князь...

– Я – не пленник, я живу на воле.

– Не завидую, князь, я твоей воле. Горькая она.

– Вона ты какой... речистый! – удивленно вздернул бровями Курбский.

Хвостов молча смотрел на князя.

– Скучаешь ли ты о родине?

– Дикий зверь и тот скучает о своей норе, как же русскому человеку не скучать о своей святой земле?! – ответил с волнением в голосе Игнатий.

Немного помолчав, он спросил тяжело вздохнувшего Курбского:

– Неужто, князь, ты не скучаешь о родной стороне?

Курбский нахмурился. Ему показался дерзостью вопрос какого-то злосчастного пленника.

– Я скучаю о своей вотчине, которую воровски похитил у меня лютый царь.

– Нашему батюшке государю служат знатные и малые люди не за страх, а за совесть... У них сильна любовь к родине, она превыше всяких обид.

– Красно говоришь, детина. Трудненько тебе будет в неволе жить. Подумай об этом. Чей ты? Из какого рода?

Хвостов рассказал о себе, что знал, и когда помянул семью Колычевых, куда его поместили монахи, Курбский вдруг вскочил с места, схватившись рукою за голову.

– Теперь я знаю, кто ты! Ты – сын Никиты Борисовича Колычева! Его убил Васька Грязной по приказанию царя, а твою матушку сослали в монастырь... Игуменьей она близ Устюжны-Железнопольской... Царь покарал твоих родителей, а тебя сделал несчастным... Тот старец, о котором сказывал ты, твой дядя... Степан Колычев – он был на миру. Затем укрылся в монастыре и там вырастил тебя. Несчастный! Ты раболепствуешь перед тираном, губителем твоих родителей!

Игнатий побледнел, слушая слова Курбского. То, что говорил князь, было похоже на правду. Нередко намекали ему, Игнатию, на мать, живущую в монастыре под именем Олимпиады, и на его происхождение из рода Колычевых.

– Так вот, парень... Переходи к нам. Оставайся в Польше, служи королю и мсти тирану московскому за смерть твоего отца и за мать. Иначе тебе плохо будет. С пленными у нас сурово обходятся.

– Много претерпел я и так всего... – тихо ответил Игнатий. – Меня били батогами, пороли, иглами кололи, да не отрекся я от царя, от нашего государя Ивана Васильевича, не изменил я и родине, и не изменю никогда. Басурмане и те стоят на своей клятве, может ли христианин ее нарушить?!

Курбский нахмурился, встал с кресла, повернулся к Хвостову.

– Стало быть, не страшит тебя жизнь на Руси?

– Мне совестно, князь, слушать такие слова от тебя. Ты знаешь, что русскому воину смерть краше всякой измены. Коли смерть эта за родину, что иное может сравняться с таким счастьем?! Мы все брали пример с воеводы Шуйского. Полюбился он нам.

Князь Курбский вспыхнул:

– Сам ли так говоришь иль тебя к тому учили? Не скрывай.

– Дозволь спросить тебя, князь. Правда ли, что и ты ходил войной на Псков? Правда ли, что и ты помогал супостатам бить нас?!

Курбский отвернулся, закричав:

– Колымет! Убери от меня сего смерда! Гони его с нашего двора... Дерзкий пес!

Игнатий усмехнулся.

– Бог судья тебе, князь! Не видать бы мне тебя больше. Великий грех свершил ты! Во Пскове мы проклинали тебя. Ты – изменник. Проливал кровь своих братьев!

Курбский закричал дико, свирепо:

– Бейте его батогами, собаку!

Колымет и другие холопы набросились на Хвостова, схватили его и вытолкали за дверь.

Александра, сидя рядом с царем Иваном Васильевичем, тихо и просто говорила:

– Ты – государь... Ты все можешь... Тебе завидуют малые люди. Верни меня к моим родителям, к моему ребенку.

Царь молчал.

Выждав, она сказала:

– Хорошо быть царем!

Иван Васильевич рассмеялся, ласково погладил ее по голове своей большой, широкой ладонью.

– Глупая ты! Дите. Послушай же, что я тебе расскажу.

– Сказывай, государь, ты много знаешь, любо слушать тебя.

– Однажды апостол Петр позавидовал Спасителю: «Как хорошо быть Богом! Хоть бы на полдня мне сделаться богом. Потом я опять готов стать Петром». Бог засмеялся: «Ладно, пусть будет по твоему желанию: будь Богом до вечера!» Шли они полем. Навстречу им баба гнала гусей. Она вдруг оставила их и пошла назад в деревню. Петр спросил ее: «Как? Ты хочешь оставить их одних?» Она ответила: «Не могу я их стеречь сегодня. У нас в деревне храмовый праздник». – «Но кто же должен сторожить твоих гусей?» Баба ответила: «Господь Бог их охранит сегодня». Тогда Бог толкнул Петра: «Слышал, что она сказала? Так вот, оставайся и стереги тут гусей ее до вечера. А я пойду пировать на празднике в деревне!» Досадно было Петру, не хотелось сидеть в поле и сторожить гусей. Наутро он дал слово, что-де никогда более не пожелает быть Богом.