Список немыслимых страхов - Джессика Каспер Крамер

необходимым для ухода за больными. Мама уже переоделась в форменное платье с пышными рукавами. Встав перед зеркалом, она прикрепляла белую наколку к прическе и завязывала на талии длинный фартук. Пока его глубокие карманы пусты, но скоро там будут лежать всякие медицинские инструменты.

Я надеялась, что в семье, к которой шла мама, заболели не очень серьезно, что у них не испанка. Они недавно приехали из Румынии — бежали от религиозных преследований, так мама сказала, и почти никто из них не говорил по-английски. Здесь для них всё было другое: еда, одежда, жилье. Наверняка они чувствовали себя одинокими и потерянными. И само собой, им было не по карману вызывать врача. Если бы не моя мама, им пришлось бы отправиться на карантинный остров. А все знали: если туда попадешь, то уже не вернешься.

Динь-дилинь-динь-дилинь! — папа позвонил в колокольчик.

— Истории! — крикнул он и закашлялся. — Мне срочно нужны истории! И взбить подушку!

Мама обернулась и закатила глаза.

— Тебе предстоит долгий вечер. — Она улыбнулась. — Ну, ступай. Я скоро вернусь.

Сдержи она обещание, возможно, всё кончилось бы иначе. Но оказалось, что в семье миссис Драгос дела обстоят куда серьезнее, чем предполагала мама: болезнь поразила всех членов семьи. Мама сбилась с ног, ухаживая за ними, и потеряла счет времени. Поэтому, когда случилась беда, я была дома одна.

Папа уже несколько часов молчал. Я сварила ему жидкую кашу, надеясь, что еда придаст ему сил, но он не стал есть. Папа всё больше впадал в забытьё. Солнце село, наступил вечер. У папы поднялся сильный жар. Простыни насквозь пропитались потом. Он начал заговариваться.

— Если не будем осторожны, скоро все устрицы пропадут, — шептал папа, водя рукой по головой известковой стене в том месте, где обои оторвались, обнажив шершавый ракушечник.

— Поешь хоть немного, — попросила я, поднося к его рту специальную ложку. К ней была приделана маленькая трубочка, и я разбавила кашу водой, чтобы он хотя бы выпил ее.

— Устрицы можно покупать только в месяцы с буквой «Р», — проговорил папа. Взгляд его блуждал по потолку, в глазах блестели слезы, он поднял руку и заслонил лицо от света масляной лампы, горевшей возле кровати. — В этих реках плавали киты. А теперь там нечистоты, и мы от этого болеем… болеем… болеем… болеем…

Папа начал всхлипывать, я тоже.

А потом он закашлялся. Он все кашлял и кашлял, надсадно, хрипло, все его тело сотрясалось. Папа прижал платок ко рту. Я потянулась к нему, чтобы придержать за плечи, но, едва дотронувшись до него, отдернула руку — кожа пылала от жара. Он был горячий как печка.

— Папа! — закричала я. Он закрыл глаза, наконец перестав кашлять, и откинулся на подушку, дыша с присвистом.

— Что полковник Рупперт прячет в своем загородном доме? Какие сокровища? — шепотом пробормотал он.

Поняв, что папа меня не узнаёт и что он где-то далеко отсюда, я развернулась и бросилась к двери.

— Я позову кого-нибудь на помощь! Побудь пока один. Не волнуйся. Тебе помогут!

Выбежав из квартиры, я забарабанила в дверь к соседке. Раньше она всегда была ко мне добра. Иногда угощала выпечкой. А однажды, когда родителей не было дома, починила мою тряпичную куклу, у которой оторвалась голова.

Но в тот вечер она даже слова не дала мне сказать.

— Проваливай! Уходи! — закричала она. — И не смей звонить никому, не то нас всех загребут. Слышишь? Нас накачают ядом и заберут твоего отца и моих детей!

— Но мне нужна помощь! — всхлипывая, умоляла я. — Моему папе очень плохо! Я не знаю, что делать!

Но соседке было все равно — она не ответила.

Другие соседи, к которым я стучалась, повели себя так же. Почти никто из них даже не приоткрыл дверь. Семья Беатрис — а уж они-то точно помогли бы мне — уехала навестить родственников.

И мне ничего не оставалось, кроме как помочь папе самой.

Я вернулась домой, вошла в кухню и, рыдая, сползла по стене на пол. Потом заставила себя подняться и пойти к папе. Я много раз мочила в раковине тряпки и клала ему на лоб, чтобы сбить температуру. Папа не переставая звонил в колокольчик. Несколько раз я пыталась его забрать, но у папы хватало сил сжать его в кулаке. Голова у меня шла кругом. Я валилась с ног от усталости. Папа все больше впадал в забытье. Кашель ослабевал. На платке багровела кровь. В небе бледнела луна.

Папа перестал звонить в колокольчик. Перестал бредить. Он больше не открывал глаза, как я ни просила.

В конце концов я вышла из комнаты, еле переставляя ноги, и снова села на пол в кухне у дальней стены. И стала смотреть на красную дверь. Не двигалась, не плакала. Я будто застряла между сном и явью, полностью оцепенев. И весь остаток ночи, пока мама наконец не вернулась домой, я так и просидела, совершая самый немыслимый поступок на свете.

Бездействие.

Где-то за стеной у меня над головой мерно капала вода из подтекающей трубы, и от этого клонило в сон. По ноге ползал паук, а я его даже не смахивала.

Иногда мне казалось, что я слышу, как папа меня зовет.

Или как звенит колокольчик.

Динь-дилинь-динь-дилинь. Динь-дилинь-динь-дилинь.

Я прижала ладони к ушам. Может, это в голове отдается эхо? Может, он по привычке теребит колокольчик пальцами? А если я пойду к нему, ему полегчает? Узнает ли он меня? Я хотела открыть дверь. Очень хотела. Но страх того, что я там увижу — и никогда не смогу забыть, — приковал меня к месту.

К тому времени как мама вернулась домой, ночь кончилась, наступило утро. Над рекой поднималось солнце, бросая отблески на металлические перила нашей пожарной лестницы. Мама принялась рассказывать: когда она пришла к семье Драгос, один из их детей уже умер, а другой лежал при смерти. Оспа. Скорее всего, зараза распространилась по всему дому, и у соседей наверняка тоже болели. А может, и во всем квартале. Несмотря на мольбы пациентов, мама позвонила в управление здравоохранения. Ей пришлось ждать их приезда, чтобы никто из заболевших не сбежал. Все знали, что служащие управления увозят всех лихорадочных на карантинный остров Норт-Бразер, остров Элис или в другое жуткое место. Сдержать распространение болезни было невозможно, а значит, под угрозой весь город. Десяток смертей перерастет в сотню. Потом в тысячу, в две тысячи. Всё больше и больше.

Нам с родителями делали прививку от оспы, поэтому ее мы не боялись. Папа был болен