Золотая химера Борджиа - Жюльетта Бенцони

– Примерно то же самое, что и во времена Алисы Астор. Может быть, даже хуже. Тут же не только красота, которой в самом деле не отнять, но еще и ангельский голос, так что Адальбер попал в настоящее рабство. А я-то надеялся, что история с неизвестной царицей отвратит его от мегер. Потому что Торелли настоящая мегера, и я готов заложить голову, что она мегера из мегер! Кстати, а где наша План-Крепэн?

– Не думаю, что Мари-Анжелин одобрила бы причисление Торелли к мегерам. Она в церкви.

– Она что, не ходит больше к шестичасовой мессе?

– Ходит, конечно. Но в церкви Святого Августина сейчас проходит поклонение Святым Дарам, и я думаю, она хочет замолвить словечко Михаилу Архангелу, своему любимому святому, чтобы он занялся Торелли.

– Не говорите мне, что План-Крепэн молится о ней!

– Избави Боже! Она уповает на его огненный меч. Ей бы очень хотелось увидеть, как этот меч обрушится на певицу, в которой она видит откровенную пособницу сатаны. То, что Адальбер не устоял перед ее чарами, окончательно разбило ей сердце. Признаюсь, я ей сочувствую. А что же ты? Ты уезжаешь? – грустно спросила маркиза.

– Не вижу причин оставаться здесь дольше. Адальбер спит и видит, когда я покину Париж. Но не волнуйтесь, тетя Амели, я попросил Теобальда позвонить мне, если что-то случится, и я сразу же примчусь. А что до Мари-Анжелин, пусть решит, чего она на самом деле хочет. Целую неделю она всячески давала мне понять, что ждет не дождется моего отъезда, потому что боялась Полины, а теперь что? Хочет, чтобы я остался?

– Наша План-Крепэн непоследовательна, как большинство женщин. И большинство мужчин, кстати, тоже. Ты тоже из их числа.

– Я? Что вы имеете в виду?

– Полину. Не стану скрывать, я очень люблю ее. А ты?

– Не понимаю, что вы хотели бы от меня услышать.

– Меня не интересует, любовники вы или нет, я хочу знать, любишь ли ты ее.

– Кажется, вы забыли о прекрасном Оттавио. Он следует за ней как тень, и не похоже, чтобы это ей было неприятно.

– Но ты не ответил на мой вопрос. Ты ее любишь? Мне ты можешь все сказать, ты ведь знаешь. И я могу все понять, потому что ты дитя моего сердца…

– Если честно, сам не знаю. Это может показаться идиотизмом, но это так. Я не могу разобраться в своих чувствах, когда думаю о ней.

– А с тобой такое часто происходит? Я хочу сказать, ты часто о ней думаешь?

– Даже слишком часто, когда она рядом. Если говорить откровенно, я… я страстно ее желаю, – тихо проговорил Альдо.

– Тогда послушайся моего совета, пусть не самого добродетельного: уступи разок своему желанию, и ты избавишься от наваждения.

Альдо отвел глаза в сторону, тщетно надеясь избежать проницательного светлого и мудрого взгляда. Но разве можно было от него спрятаться?

– Я уже сделал это, – едва слышно признался он.

– И?

– Только и мечтаю вернуться к ней… Как вам объяснить?..

– Не нужно ничего объяснять… Все и так понятно. Нет сомнений, что она тебя любит. Женщины такой мощи не размениваются. Они отдают себя целиком и безоглядно. А значит, в тебе говорит не только чувствственность, но и сердце, и тогда мой единственный тебе совет: немедленно уезжай! Я знаю, что не в правилах семьи Морозини пасовать перед опасностью, но эта уж слишком влекуща. Ты можешь лишиться немалой части самого себя.

– Я это знаю и поэтому разумно возвращаюсь к семейному очагу.

Госпожа де Соммьер недовольно поджала губы.

– Как же мне это не нравится! В твоих словах будто стынет суп и шлепают домашние тапочки. Твоя жена не заслужила этого! Она слишком хороша собой, и в ней столько породы! А как ей пошло на пользу материнство! Она расцвела, как никогда!

– Досадно только, что она ушла в детей с головой. Видит бог, я обожаю трех своих ребятишек, но бывают минуты, когда я кажусь себе лишним и не нахожу моей Лизы… Той Лизы, какой она была в первые дни нашей семейной жизни.

– Но вспомни хорошенько те первые дни. Не считая каких-то жалких шести или семи недель, которые вы провели вместе, твоя бедняжка Лиза не один месяц прожила в тени столетней смоковницы по вине хитроумного раввина! Ее единственной собеседницей была неплохая, в общем-то, женщина, хотя разговоры с ней вряд ли обогащали и увлекали ее, тем более что этой женщине было приказано молчать. Не забудь еще, что твоя жена была в это время уже беременна, а тебе никогда не узнать, что это такое! И дальше было не легче, она снова ждала ребенка, а ты носился неведомо где с Адальбером, хотя, надо сказать, все-таки волновался за свою семью. Это внушает мне надежду, что ты по-прежнему любишь свою жену, несмотря на кое-какие черты, которые она унаследовала от своих предков-гельветов.

– Конечно, я люблю Лизу! Иначе с чего бы так мучился?!

– Значит, поспеши на свой поезд и отправляйся в Венецию, жизнь сама расставит все по местам.

Альдо встал, подошел к маркизе и с нежностью обнял ее, поцеловав в щеку благодарным поцелуем.

– Спасибо вам, тетушка Амели! Мне бы надо вспоминать почаще, что я могу и вслух произнести, как я вас люблю!

– Не сомневаюсь, мой дорогой, – улыбнулась она в ответ, тоже поцеловала его и вытерла повлажневшие глаза.

Вечером Альдо Морозини, исполненный самых благих намерений, но все-таки опечаленный тем, что Адальбер так и не появился у маркизы де Соммьер, приехал на Лионский вокзал, откуда отправлялся Симплон-Орьент-экспресс, готовый всего лишь через двадцать четыре часа доставить его домой.

Путешествовать в темно-синих вагонах этого прекрасного скорого поезда было одно удовольствие. Альдо высоко ценил его комфорт и не противоречащую хорошему вкусу роскошь, изысканную кухню и безупречное обслуживание. Путешествие было приятно; в это время можно было побыть наедине с самим собой, можно было обдумать свои проблемы, не опасаясь, что тебя потревожат; полюбоваться чудесными горными пейзажами и голубыми озерами за окном, помечтать, куря сигарету или сигару… Однако все эти удовольствия при первом же повороте колес мог уничтожить какой-нибудь зануда-знакомый, превратив сладостный эгоистический рай в докучный ад. Единственным выходом в этом случае было сказаться больным и не выходить из купе. Но и мнимая болезнь не гарантировала спасения: навязчивый знакомый, возомнив себя братом милосердия, мог усесться у вашего изголовья, измерять пульс и читать вслух газетные новости. Тогда оставалось последнее средство: послать его к черту и разругаться в прах… А ведь в обычной жизни он мог быть приятным, необременительным человеком…

Но на этот раз небеса были благосклонны к Альдо. Вокруг он замечал лишь одних симпатичных незнакомцев. Ни единого знакомого лица на горизонте, кроме Альбера Гайе, проводника спального вагона, с которым Морозини уже не раз путешествовал и который был сама любезность.