Смерть и рождение Дэвида Маркэнда - Уолдо Фрэнк

На улице в ярком полуденном свете паства распалась на мужчин, женщин, детей... на оборванных мужей, усталых матерей, чахлых ребятишек. Здесь, в конце концов, было отречение от земли. Эти люди не знали достатка ни в одежде, ни в пище. _Бедные люди_. Земля не давала им ничего, кроме неба.

Маркэнду нечего было делать, нечего было есть до понедельника; слишком слабый, чтобы рассуждать, он вернулся домой и снова лег в постель. Время становится тяжелым; оно больше не двигается, только давит своей тяжестью книзу. В него можно погрузиться, точно в море, и тогда не чувствуешь больше никакой боли. Тогда все, что думаешь, остается вовне... вне времени. Взрыв смеха на кухне, где обедают негры, звон посуды... радость на лице Тони, когда ему удается с помощью отца решить арифметическую задачу. Тони мертвый; грохот товарного поезда, переводимого на запасный путь... все вне времени. Даже металлический голос Элен: "Иди, дорогой, обед подан", даже запах цыпленка, свежего печенья не могут проникнуть туда, где живет Дэвид Маркэнд...

Он проснулся на рассвете. Он крепко спал, и сон как-то насытил его. Он провел рукой по животу, заметил, что складки жира исчезли. - Понедельник.

Но он не нашел работы. В одном месте требовались квалифицированные рабочие. В другом ему сказали: "Подождите неделю-другую". (Скажите, пусть мой голод подождет неделю-другую.) Когда в сумерки он вернулся домой, голоса и запах жареной свинины неудержимо потянули его в кухню. Миссис Шилл, хозяйка, ее муж и две дочери сидели за столом. Маркэнд сказал:

- Я голоден.

- Клэрис, - повернулась миссис Шилл к дочери, - принеси еще стул.

Он ел молча. Они не спрашивали его ни о чем, тихо, спокойно разговаривая между собой, как будто его вовсе не было рядом, и все же деликатно помня о нем.

Он встал и сказал:

- Спасибо.

- Вы будете кушать с нами, - сказал мистер Шилд, - пока не найдете работы.

- Спасибо, - сказал Маркэнд и пожал ему руку. У девочек, как и у матери, был нездоровый вид; у одной ноги были совсем кривые. Ему послышался голос Элен: "Побольше фруктов, шпинат, рыбий жир". Он не мог пожать девочкам руки, не мог поцеловать их. Ему было стыдно.

В час завтрака он не вышел на кухню; он потихоньку выскользнул из дому. - Я не могу есть ваш хлеб, я обманул вас, я богат. Вы думаете, я такой же, как вы. А я не такой. Я - с другого берега.

Он стоял за воротами маленькой швейной фабрики, где ему отказали в работе, проверял свои мысли и старался понять их. - Такие, как вы, когда вам удается найти работу, получают плату за день - ровно столько, сколько нужно на один день. И когда работы нет, мы выбрасываем вас на улицу просить милостыню или умирать с голоду. Такие, как я, разве обречены идти на улицу, если в делах застой? Два разных берега, - вслух бормотал Маркэнд, стоя у у фабричных ворот. - Я мог повздорить со своими, но я принадлежу к тем, кто живет трудом чужих рук. - Это было ясно и нестерпимо мучительно. - Возвращайся-ка лучше на свой берег, старина. На свой берег... на берег Нунана?.. Работы он не нашел. И снова солнце зашло на краю прерии, и голод, поборов стыд, привел его в кухню Шиллов.

- Не давайте мне есть, - сказал он. - Я - ваш враг. У меня есть двести тысяч долларов.

Миссис Шилл улыбнулась, не боясь его сумасшествия, и положила ему на тарелку побольше бобов.

Снова долгий день безуспешных поисков. Кухня. Вкусная еда. Он завтракал на рассвете и был еще не так голоден, чтобы отгонять мысли о голоде. Но это реальный голод, потому что он знает, что больше не войдет в гостеприимную кухню Шиллов. Там, где голод, есть ли место для чего-нибудь еще? Там вычеркнут весь мир. А он и не знал прежде о существовании голода. - Я жил в раю дураков. - Маркэнду казалось теперь ложью все, чему он научился в школе, и поздние - в сытом мире. Слово "голод", которое служило ключом ко всему, в его прошлом было пропущено.

Он шел по главной улице; чахлый день угасал. Он поравнялся с продуктовым магазином и машинально вошел в открытую дверь. Магазин был переполнен рабочими, заходившими купить себе что-нибудь на ужин по пути домой. На краю прилавка Маркэнд увидел стопку бумажных пакетов; он протянул руку и взял один пакет. На глазах продавца, открыто, словно дожидаясь, чтобы ему отпустили требуемое, он положил в пакет небольшой хлебец; а когда продавец отвернулся, чтобы достать с верхней полки коробку, Маркэнд перешел к другому прилавку. Здесь, также на глазах у продавца, он опустил в свой пакет банку мясных консервов; потом, улучив удобный момент, отошел к стоике с фруктами и взял два яблока. Некоторое время постоял, словно в ожидании; затем вышел из магазина. Сначала медленно, потом все быстрее и быстрее он пошел к себе домой.

- Ловко это у меня вышло, - сказал он громко, перочинным ножом намазывая консервы на хлеб. - Придется, - он съел второе яблоко, придется изловчиться еще больше, чтобы не повторить этого. - Он рассмеялся: - Сейчас я не голоден, так что это решение ничего не стоит Потом: - Даже если я был голоден и голод заставил меня украсть, все же я совершил обман. Вот если б между Централией и Нью-Йорком были перерезаны провода и исчезла последняя возможность получить деньги в случае необходимости - тогда я действительно узнал бы голод. Завтра снова я буду голоден, но не потребую денег по телеграфу. - Откуда ты знаешь? - Может быть, я снова украду. - А если попадешься, станешь ли телеграфировать, чтобы тебя выручили?.. - Если бы провода были перерезаны... - Он заснул, смутно сознавая, что есть еще что-то, чего он не знает. Бродяга, простой рабочий знают то, чего не знает он; их взгляд на жизнь, даже на Иисуса Христа, и Юлия Цезаря, и Шекспира... как-то ближе к истине.

На следующее утро он вошел в кухню и сказал миссис Шилл, что уезжает.

- Попытаю счастья в деревне.

- Господь с вами, голубчик! Ведь хлеб уже убран.

- Я знаю. Все равно, попробую. В деревне мне лучше.

Она заставила его сесть и в последний раз накормила сытным завтраком.

Когда он встал, чтобы проститься, и надел пальто, она сунула ему в карман большой кусок хлеба и два яблока.

- Закусите в дороге. И да хранит вас господь. - В ее тоне была торжественность и в то же время уверенность, как будто она знала, что господь не нуждается в напоминании.

Красный платок, закрывавший всегда ее голову, сполз; среди курчавых спутанных волос Маркэнд увидел язву... не рану, но гнойную язву, знак какой-то болезни в крови. Он вздрогнул. А она широко улыбалась во все лицо: "Да хранит вас господь". В злости на самого себя, он подошел к женщине ближе, взял обе ее руки в свои и поблагодарил ее. Он был уверен... почти уверен... что она не заметила, как он вздрогнул.

Он шел среди прерии, держа в руках хлеб миссис Шилл и борясь со своим отвращением. От мысли, что она, может быть, заметила, тускнел золотистый свет дня. Он видел перед собой женщину, утолившую его голод. - Она - часть тебя самого, ибо она накормила тебя. Ты не можешь отделить ее руки от пищи, которую ты принимал из ее рук, не можешь отделить эти руки от ее больного тела... Он не видел прерии, он видел только гноящуюся язву. Он заставил себя приблизиться к ней, заставил свои глаза притронуться к язве. И отвращение исчезло. И гноящаяся язва придвигалась все ближе, пока не заполнила все перед его глазами. Язва застила свет дня... золотого дня прерий, по которым он шел.

Стэн Польдевич лежал, вытянувшись на кровати. Фонари преследователей пересекались в окнах, раздирали на части темноту его дома; когда один луч нащупал Клару в ее углу, он с трудом удержался, чтобы не крикнуть; казалось, свет фонарей заставил померкнуть свет, исходивший от ребенка. Он слышал, как Кристина отказывалась впустить толпу, слышал, как они требовали "польского ублюдка". Когда он услыхал: "Ты сама шлиха", мужество его покинуло.

Наконец она пришла, разгоряченная, к его постели, обняла его, но он оставался холодным. Она поцеловала его; он оставался холодным. Не раздеваясь, она легла рядом с ним, тесно прижавшись любимым телом, не встревоженная его холодностью, потому что она знала, что он любит ее. И так она уснула.

Клара не шевелилась. Может быть, их ненависть убила ее? Осторожно, чтобы не разбудить Кристину, Стэн встал и подошел к постели девочки. Она лежала на спине и ровно дышала. Одну ручку она закинула за голову. Когда она была совсем маленькая, во сне она закидывала так обе ручки, теперь только одну; скоро она будет спать, опустив обе вдоль тела: она становится старше. Он вернулся к жене; когда он захотел вытащить из-под нее одеяло, чтобы укрыть ее, она села и раскрыла глаза, но не проснулась. Во сне она снова попыталась обнять его, но он уложил ее и укутал одеялом. Он переоделся в свой праздничный костюм, взял шляпу и пальто и ушел.

В большом городе много иностранцев, и ненависть к ним не так велика: можно быть поляком и все же оставаться человеком - в большом городе. Кристина не любила Нью-Йорка, она всегда говорила, что он вреден Стану из-за его кашля. Но в Клирдене он не мог больше жить, после того как его жену назвали шлюхой. Он найдет себе место повара, снимет маленькую меблированную квартирку и выпишет Кристину и Клару. Она поймет, чего он хочет; она знает все его мысли и доверяет ему.