Путешествие шлюпок с «Глен Карриг» - Уильям Ходжсон

Я писал это письмо, сидя на пороге палатки, откуда мне было хорошо видно, как боцман с помощью остальных матросов заводит большой канат за огромный валун, вросший в скалистую почву в десятке саженей от подветренного края утеса. Он сделал это очень тщательно, дополнительно оклетневав конец полосками парусины в тех местах, где камень был слишком острым и мог перетереть пеньку. К тому моменту, когда я закончил писать, канат был привязан к скале словно к причальной тумбе, а на край утеса, которого он тоже касался, боцман уложил обернутый парусиной батенс, чтобы канат не перетирался.

Письмо, как уже сказал, было готово, но, когда я собирался отдать его боцману для отправки на судно, он сказал, чтобы прежде я сделал приписку, в которой сообщил бы обитателям корабля, что конец большого каната закреплен и что они могут начать натягивать его в любой удобный для них момент. И после этого письмо было уложено в клеенчатый мешок и отправлено при помощи тонкого линя, который обитатели корабля стали выбирать по нашему сигналу.

Мы так увлеклись нашими делами и были так взволнованы предчувствием близких перемен в нашем незавидном положении, что не замечали течения времени и пропустили обед; вскоре, однако, голод дал о себе знать со всей решительностью, и боцман призвал нас поскорее приготовить что-нибудь поесть; впрочем, одного человека он все же отправил на край утеса наблюдать за кораблем на случай, если оттуда дадут какой-нибудь знак. Не успели мы приступить к трапезе, как наш наблюдатель крикнул, что с корабля сигналят белой тряпкой.

Мы тотчас бросились к краю утеса, чтобы поскорее выяснить, что хотят сообщить нам наши друзья; благодаря переговорному коду, присланному нам в первом письме, мы быстро расшифровали послание: обитатели корабля велели нам выбирать линь. Едва ухватившись за малый канат, мы сразу поняли, что к его концу привязано что-то большое, постоянно застревавшее в траве; воодушевленные мыслями об обещанном нам настоящем хлебе, мы удвоили усилия и вскоре вытащили посылку на утес. Это действительно оказался хлеб, аккуратно уложенный внутрь длинного рулона парусины, сквозь который была пропущена и веревка; передний и задний концы рулона были стянуты штертами, так что образовались своего рода конусы, благодаря которым посылка меньше застревала в путанице водорослей и травы. Развернув рулон, мы обнаружили, что намек, который я допустил в последнем письме, не остался без внимания: кроме свежеиспеченного хлеба внутри оказалась вареная ветчина, голландский сыр, две заботливо завернутых в мягкую ткань бутылки портвейна и четыре фунта прессованного табака в плитках. Это неожиданное богатство привело нас в восторг; в едином порыве мы обратились к краю утеса и принялись махать руками, чтобы выразить свою благодарность находящимся на корабле дарителям. Они тоже помахали нам в ответ, после чего мы вернулись к прерванной трапезе, которую, кстати сказать, весьма украсили полученные нами деликатесы.

Здесь я должен упомянуть, что кроме лакомств в мешке была еще одна вещь, а именно — письмо, составленное в весьма изысканных выражениях и написанное, как и предыдущие послания, аккуратным женским почерком, из чего я заключил, что одна из трех находившихся на борту женщин взяла на себя обязанности писаря. В письме были даны ответы на некоторые мои вопросы, в частности, насколько помню, в нем говорилось о возможной природе странных воплей, предшествовавших атакам морских дьяволов. Обитатели корабля слышали их перед каждым нападением и в конце концов пришли к выводу, что это, вероятно, что-то вроде сигнала общего сбора или призыва к штурму, однако, кто или что подает этот сигнал, им выяснить не удалось, ибо «люди из моря», даже тяжело раненные в бою, не издавали никаких звуков; от себя добавлю, что мы так и не узнали, каков был источник заунывного воя, от которого даже у самого смелого человека мороз бежал по спине. За все время нашего пребывания на острове зловещий плавучий континент не открыл нам и десятой доли хранимых им тайн, и, по совести говоря, мы были этому только рады.

Другой интересовавшей меня проблемой было удивительное постоянство ветра, который вот уже который день дул с одного и того же румба с неослабевающей силой. На это автор письма ответила, что в этих широтах ветер действительно дует в одном направлении на протяжении шести месяцев в году. Весьма любопытным показалось мне и упоминание о том, что большую часть своего семилетнего плена судно провело отнюдь не на том месте, где мы впервые его увидели. Поначалу оно находилось в глубине плавучего континента так далеко от края, что открытую воду можно было разглядеть только в виде узкой полоски на самом горизонте. Впрочем, время от времени в сплошной массе перепутанных, гниющих водорослей появлялись разрывы или длинные каналы протяженностью в несколько десятков миль; происходило это, как правило, в моменты, когда ветер менял свое направление. Должно быть, именно ветры и, вероятно, какие-то подводные течения, постоянно менявшие очертания и характер береговой линии плавучего континента, и заставляли завязшее в траве судно понемногу дрейфовать с места на место.

Еще многое узнали мы о жизни обитателей судна из этого письма. Как и мы, они использовали вместо дров сухие водоросли, как и мы, собирали для питья дождевую воду, ведь в определенное время года дожди в этих широтах выпадали весьма обильные. Случались, впрочем, и засушливые годы, в которые мужественным мореплавателям приходилось дистиллировать забортную воду, чтобы использовать для своих нужд.

В самом конце письма сообщалось кое-что о том, что делают обитатели судна для осуществления наших общих планов. В настоящее время команда была занята тем, что укрепляла обломок бизань-мачты с навешенным на верхушку канифас-блоком для отводки большого каната на бизань-шпиль,[97] с помощью которого можно было затем придать канату необходимое натяжение.

После обеда боцман достал присланные с судна корпию, бинты и мазь и занялся нашими увечьями, начав с матроса, лишившегося пальцев; к счастью, рана была чистой и заживала хорошо. Затем мы отправились на край утеса и сменили нашего наблюдателя, чтобы он мог наполнить доброй пищей пустоты, еще остававшиеся у него в желудке, поскольку, пока мы обедали и читали письмо, мы передавали ему хлеб с ветчиной и сыром, так что никакого особого ущерба наш товарищ не потерпел.

Час спустя боцман сказал, что, похоже, экипаж корабля начинает натягивать большой канат, о чем упоминалось в прочитанном нами письме. Услышав эти слова, я тотчас отправился на обрыв наблюдать за тем, как пойдет дело, ибо у боцмана имелись некоторые сомнения относительно того, сможет ли бизань-шпиль натянуть канат так, чтобы он поднялся над водой достаточно высоко и переправляющимся по нему людям не грозила опасность быть схваченными гигантской каракатицей или морскими дьяволами.