Карта и территория (La carte et le territoire) - Мишель Уэльбек

Джед нерешительно потоптался на месте и обратился к женщине лет шестидесяти, по виду обычной альгойской домохозяйке, обладавшей, судя по всему, недюжинным талантом в деле вязания на спицах. Она объяснила ему, что тут, а как же иначе, есть рецепция, выйдете из зала – сразу налево.

Выйдя из зала, Джед толкнул левую дверь, несмотря на отсутствие таблички. Вполне декоративная, но не более того, девица за стойкой (в Babylon FKK Relax-Oase уж точно найдутся экземпляры получше, подумал он) усердно решала сканворд. Джед изложил свою просьбу, которая, судя по всему, шокировала ее: после кончины родственники не приходят, объяснила она. Иногда до, никогда после. Sometimes before… Never after… – талдычила она сквозь зубы. Эта идиотка начинала не на шутку бесить его, и он повысил тон, повторив, что раньше приехать не мог, но сейчас ему совершенно необходимо увидеть представителя дирекции, поскольку он имеет право посмотреть досье своего отца. Слово право, кажется, возымело действие, и она с явной неохотой сняла телефонную трубку. Через несколько минут в комнате появилась женщина лет сорока в светлом костюме. Она заглянула в досье: так оно и есть, его отец поступил к ним утром 10 декабря. Операция прошла «совершенно нормально», – добавила она.

Отец, наверное, приехал 9-го вечером, подумал Джед. Где он провел свою последнюю ночь? Раскошелился ли на роскошный Baur au lac} Хорошо бы, но вряд ли. Зато Джед не сомневался, что, уходя, он оплатил счет и долгов после себя не оставил.

Он стал настаивать, умолять даже. Он был в командировке, когда это случилось, приврал он, ну совсем никак не мог приехать, и теперь хотел, бы узнать поподробнее о последних минутах отца. Женщина, явно раздражившись, в конце концов сдалась и предложила ему проследовать за ней. Проведя его по длинному темному коридору, заставленному металлическими шкафами для картотек, она свернула в свой кабинет, удобный и светлый, выходивший окнами на нечто вроде сквера.

– Вот досье вашего отца, – сказала она, протягивая ему тонюсенькую папочку. Слово досье применительно к ней было, мягко говоря, преувеличением: в папке оказался один-единственный лист, исписанный с двух сторон на швейцарском диалекте немецкого.

– Я тут ничего не понимаю… мне надо отдать текст на перевод.

– Да что именно вы хотите узнать? – Ее спокойствие таяло с каждой минутой. – Я же вам говорю, все в порядке!

– Я полагаю, его обследовали врачи?

– Естественно.

Судя по тому, что Джед успел прочесть в репортажах, медицинское обследование сводилось к измерению давления и нескольким чисто условным вопросам, напоминавшим мотивационное интервью, с той только разницей, что тут все проходили его успешно и окончательное решение принималось меньше чем за десять минут.

– Мы действуем в полном соответствии со швейцарским законом, – заявила она, на сей раз ледяным тоном.

– Что стало с телом?

– Ну что ж, как и подавляющее большинство наших клиентов, ваш отец выбрал опцию «кремация». Мы во всем следовали его пожеланиям; затем прах был развеян на природе.

Вот оно, подумал Джед; теперь его отец служил кормом бразильским карпам в Ziiricbsee*.

* Цюрихское озеро (нем.).

Она забрала у него папку, полагая, видимо, что разговор окончен, и встала, чтобы убрать ее в шкаф. Джед тоже встал, подошел к ней и со всего маха влепил ей пощечину. Она приглушенно заскулила, но план сопротивления выработать не успела. Он мгновенно нанес ей свирепый апперкот в подбородок и тут же перешел к серии быстрых ударов по рукам. Она зашаталась, пытаясь прийти в себя, но он, отступив на шаг, изо всей силы заехал ей ногой в солнечное сплетение. На сей раз она все же рухнула, здорово ударившись о металлический угол стола; что-то громко хрустнуло. Наверное, пришлось по позвоночнику, догадался Джед. Он склонился к ней: она была оглушена и дышала с трудом, но дышала.

Он быстро зашагал к выходу, опасаясь, как бы кто-нибудь не поднял тревогу, но девица в приемной едва подняла глаза от своего сканворда; надо сказать, их борьба проходила в абсолютной тишине. Станция была всего в двухстах метрах. Когда он вошел туда, на одном из перронов остановился поезд. Джед вскочил в него, не взяв билета, но контролер так и не появился, и он спокойно доехал до Центрального вокзала Цюриха.

Добравшись до отеля, он понял, что драка пошла ему на пользу. Впервые в жизни он прибег к физическому насилию и от этого страшно проголодался. Он с аппетитом поужинал, заказав раклет с вяленой говядиной и «горной ветчиной» и замечательное красное вино из кантона Вале.

На следующее утро в Цюрихе установилась хорошая погода, и земля покрылась тонким слоем снега. Джед отправился в аэропорт, полагая, что его арестуют на паспортном контроле, но все прошло нормально. И в последующие дни тоже ничего не случилось. Он удивился, что они решили не предъявлять иск; возможно, им не хотелось никоим образом заострять внимание общественности на своей деятельности. Не исключено, что в обвинениях, выложенных в интернете, относительно личного обогащения членов ассоциации, была доля истины. За эвтаназию брали в среднем пять тысяч, тогда как летальная доза пентобарбитала стоила всего двадцать евро, да и кремация по низшему разряду, скорее всего, не сильно дороже. Учитывая, что Швейцария удерживается в позиции квазимонополиста на этом бурно развивающемся рынке, у них в самом деле бабок хоть жопой ешь.

Его возбуждение быстро улеглось, уступив место внезапно накатившей глубокой печали, и он понял, что это уже навсегда. Через три дня он впервые провел рождественский вечер в одиночестве. И новогоднюю ночь. И все последующие дни он тоже был один.

Эпилог

Через несколько месяцев Жаслен вышел на пенсию. То есть ему и полагалось уйти в это время, но до сих пор он собирался просить продления, на год или два по меньшей мере. Однако дело Уэльбека так потрясло комиссара, что его привычная вера в себя и свои профессиональные качества рассыпалась в прах. Никто ни в чем его не упрекал, напротив, его in extremis* возвели в ранг дивизионного комиссара; на новом посту он, конечно, мало что успеет, зато пенсия слегка увеличится. На отвальную, можно сказать отвальную «с размахом», пригласили всю Бригаду уголовного розыска, а префект полиции обещал даже произнести речь. Короче, его провожали с почестями, давая понять, что он был, в общем и целом, хорошим полицейским. Действительно, он тоже считал, что был достойным почестей полицейским, упорным полицейским во всяком случае, а упорство, между прочим, возможно, единственное качество человека, которое ценится не только в профессии полицейского, но и во многих других профессиях, во всех тех, по крайней мере, которые имеют отношению к понятию истины.

* В последний момент (лат.).

За пару дней до того, как он физически покинул офис, Жаслен пригласил Фербера на обед в маленький ресторанчик на площади Дофин. Был понедельник, 30 апреля, многие уехали на длинный уикенд, и Париж затих, а в ресторане сидели одни туристы, всего несколько пар. Весна была в самом разгаре, почки распустились, в солнечных лучах плясали пылинки и частички пыльцы. Они сели за столик на террасе и заказали по пастису на аперитив.

– Знаешь, – сказал он в тот момент, когда официант ставил перед ними стаканы, – это дело я провалил, от начала до конца. Если бы он не заметил отсутствия своей картины, мы бы так и не вышли из тупика.

– Не будь так строг к себе. Все же идея свозить его туда возникла у тебя.

– Нет, Кристиан, – мягко ответил Жаслен. – Ты забыл, идея принадлежала тебе. Я слишком стар, – продолжал он после паузы. – Я просто слишком стар для этой работы. Мозги с годами начинают буксовать, как и все остальное; даже быстрее, чем все остальное, мне кажется. Изначально человек не был запрограммирован, чтобы жить восемьдесят или сто лет; ну максимум тридцать пять – сорок, как в доисторические времена. Некоторые органы еще держатся на плаву – и даже молодцом, – а остальные потихоньку идут насмарку, кто медленно, кто быстро.

– И что ты собираешься делать? – спросил Фербер, пытаясь сменить тему. – Останешься в Париже?

– Нет, переберусь в Бретань. В дом, где жили родители до переезда в Париж.

Вообще-то там для начала требовался основательный ремонт. Удивительно, подумал Жаслен, что эти люди, принадлежавшие его прошлому, недавнему прошлому и даже совсем недавнему прошлому – его собственные родители, – прожили практически всю жизнь в условиях, которые сегодня кажутся неприемлемыми: без ванной, душа и хоть сколько-нибудь приличной системы отопления. Элен все равно должна была доработать ученый год, так что до конца лета они переселиться не смогут. Мастерить он не любит, признался он Ферберу, а вот садовые работы – это да, он с радостью предвкушал, как они будут возделывать огород.

– И потом, – улыбнулся он, – я собираюсь читать детективы. Пока я работал, у меня до них руки не доходили, постараюсь начать теперь. Но американцев я читать не хочу, а такое впечатление, что, кроме них, никого нет. Ты никакого француза не можешь мне посоветовать?