Женские истории в Кремле - Красная Галина Николаевна

В Швейцарии они так и не встретились. Феликс понял, что пережитое на Капри, казавшееся ему большим и глубоким чувством, было только воспоминанием, словно бы далеким сном. Об этом и написал он Сабине из Кракова, уже погруженный в повседневную жизнь подпольщика, в борьбу, вновь охваченный своим Делом: «То, что произошло со мной, напоминает судьбу яблони, которая стоит за моим окном. Недавно она вся была усеяна цветами — белыми, пахучими, нежными. Но вот налетел вихрь, сорвал цветы, бросил на землю… Яблоня стала бесплодной. Но ведь будет еще весна, много весен».

РОЖДЕННАЯ ДЛЯ УСПЕХА

Партократы зажигали «кремлевские звезды», дабы последние служили режиму, а также им лично. Если «звезда» принимала предлагаемые ей условия, то ей создавались условия для оптимального «горения» — слава, почет, безбедное существование (в сочетании с постоянным контролем). Если же условия не принимались, «звезду» старались погасить. Но это не всегда удавалось. Те, кто не продавали свой талант, сохраняли сияние навсегда.

Галина Вишневская и ее муж Мстислав Ростропович были близки к «хозяевам страны», но обменяли эту близость на свободу творчества и личности.

«Я не помню своей привязанности к родителям — они всегда были мне чужими, — пишет Галина Вишневская в истории своей жизни. — Возможно, оттого, что с самого раннего младенчества — шести недель — меня взяла на воспитание бабушка и все мое детство я слышала обращенное ко мне жалостливое слово «сиротка».

Моя мать — наполовину цыганка, наполовину полька: ее мать была цыганкой…

Отец мой с юношеских лет был убежденным коммунистом. В 1921 году, семнадцати лет от роду, уже участвовал в подавлении Кронштадтского восстания, стрелял в матросов. Это оставило страшный отпечаток в его душе, изуродованной ленинскими лозунгами. Всю свою дальнейшую жизнь он упорно искал и не находил себе оправдания. Каяться, просить прощения у Бога он не мог — в Бога он не верил.

А что в таких случаях делает русский человек? Он начинает пить. В пьяном виде отец был страшен, и не было в моей жизни тогда человека, которого я бы ненавидела так, как его. С налитыми кровью глазами он становился в позу передо мной — ребенком — и начинал произносить речи, как с трибуны:

— Тунеядцы!.. Дармоеды!.. Всех перрре-естре-ляю! Мы — ленинцы! За что борр-олись? Мы делали революцию!..

Я тогда стояла, разинув рот, слушала, и в этом в дымину пьяном ленинце была для меня вся революция, все ее идеи».

В детстве Галину Вишневскую называли «Галька-артистка». Она пела грудным, низким, от природы поставленным голосом, чем немало забавляла публику, не ожидавшую такой «громкости» от трехлетней малютки.

Подростком она испытывала такое, что и взрослой не под силу. Она похоронила свою родную бабушку. Каждую ночь умирал кто-нибудь из близких и соседей. Может быть, завтра и ее очередь. Ведь сил уже совсем не осталось. Ленинград в блокаде. Помощи ждать неоткуда.

Полуголодная, но веселая, полная надежд и планов, семнадцатилетняя девушка. Артистка ленинградского областного театра оперепы. Летом 1944 года вышедшая замуж, осенью того же года — разведенная. Муж, молодой моряк Георгий Вишневский, кроме патологической ревности, оставил в память о себе и фамилию. Галина ее прославит.

Брошенная матерью, обворованная войной, чуть не убитая голодом, эта женщина все-таки рождена для успеха, поклонения и счастья. И каждый грамм, каждую толику, каждую крупицу этого счастья она завоюет сама. Хотя немножко поможет и Бог.

Ее второй муж — Марк Ильич Губин — старше на 22 года. Галине восемнадцать, ему — сорок. Он директор театра оперетты, они все время вместе — дома, на работе, на гастролях, на концертах. Дело превыше всего. Больна, здорова, в голосе, не в голосе — выходи и пой. Театр разъездной: движется вслед за армией по едва остывшим пожарищам. Бывшая неопытная хористка уже солирует, выступает с концертами. Беременная, затягивается в корсет, поет и пляшет. А роды оказались тяжелыми, мучительными. И всего-то несколько месяцев прожил на свете ее сын. Сама с мужем сколотила гробик, сама рыла могилку. Было ей девятнадцать лет… Пора, наконец, судьбе сменить гнев на милость. Должно же и ей улыбнуться счастье! И оно улыбнулось.

В образе Веры Николаевны Гариной. Учителя пения, перевернувшего всю дальнейшую жизнь Галины Вишневской. Именно Гарина исправила то, что напортили предыдущие «педагоги», именно она сказала однажды своей смутившейся ученице: «У тебя звезда во лбу!» Галина пела сложнейшие арии из опер, муж ворчал: «Зачем тебе это, ты нормальная эстрадная певица», а где-то внутри, в легких, оживал и шевелился смертельный враг. Туберкулез. Открытая форма. Нужна срочная операция. О пении можно больше не мечтать.

Врачи уже протирали спиртом ее левый бок, готовые взяться за скальпель, когда она с криком: «Не трогайте меня, не смейте, не смейте!» — рванулась с операционного стола и убежала прочь. Ее отправили домой. Умирать. В 23 года ей хотелось жить. И она — (спасибо контрабандному стрептомицину, дикому упрямству и запрещенному врачами пению) — выжила. И прошла по конкурсу в Большой театр. Муж обомлел. Он считал ее уроки вокала блажью, готовился снова таскаться по области с концертами-развлекалочками, а тут — на тебе — Большой.

«Он хорошо ко мне относился. — вспоминает Галина, — как и я к нему. Заботился обо мне, как нянька, за продуктами сам ходил, за руку меня на улицу гулять водил… Мне жилось с ним спокойно, и я, в общем-то, была счастлива, до тех пор пока не поняла, что отношусь у нему не как к мужу, к мужчине, а как к любящему отцу. А тогда супружеские отношения становятся противоестественными…»

И тем не менее супруги переехали в Москву. Оперная карьера удалась Галине сразу и безоговорочно. Она — в центре внимания, окружена поклонниками и почитателями, обласкана правительством. Молодая, красивая, талантливая, властная, гордая. Теперь вокруг нее всегда роятся мужчины, они как бы и существуют исключительно для того, чтобы говорить приятные вещи, дарить цветы и подарки. И молодой виолончелист с трудной фамилией Ростропович не исключение.

В эвакуации отец Ростроповича, кроме преподавания в музыкальном училище, подрабатывал, играя перед сеансами в кинотеатре «Молот». Там составилось трио: виолончель, скрипка, а на рояле играла Софья Бакман, трогательно'красивая ленинградка, в которую четырнадцатилетний Мстислав Леопольдович безумно влюбился. Муж Софы Эдуард Грику-ров, снисходительно наблюдал, как часа за три до сеанса в их комнатенку совершенно бесстрашно входил юный рыцарь, паж, садился на ящик у двери и неотрывно следил, как любимая женщина управляется по хозяйству, кормит и собирает в школу сынишку. Пока они играли, он ждал в кинотеатре. В фойе гулял морозный пар, они играли в перчатках, слушатели в тулупах и валенках не особенно прислушивались к звукам «Вальса» Сибелиуса или мендельсоновского «Скерцо», которые играло трио. Слава бесился, он хотел видеть успех и своего отца, и любимой Софы. Они не то играют, догадался он и, вернувшись домой достал тетрадку, разлиновал ее нотными строчками и принялся делать переложение для трио «Лунного вальса» Дунаевского, всеми любимого по кинофильму «Цирк», вальсов Штрауса.

Через несколько дней он положил их перед отцом, отец долго смотрел на листочки, потом на сына, сказал: «Знаешь, ты сделал очень хорошее переложение, наверное, ты црав, играть нужно это. Мы их берем». И вечером, когда зазвучал в промороженном фойе «Лунный вальс», гомон и гул, который, казалось, был природной особенностью кинопредбанника, мгновенно смолк и все лица повернулись к Эстраде. Все увидели наконец музыкантов. А Слава отвел глаза. Он сделал отличный подарок Он подарил женщине успех. Чуть позже он сунул ей в сумочку свой обычный дар, пять пряников. Ежедневно в школе он получал пряник на завтрак и тут же прятал его, накапливая до пята, чтобы в конце недели сунуть их в сумочку Софы. Теперь это мальчишеское приношение потускнело рядом с настоящим мужским подарком.