Нефоры - Гектор Шульц

кухню вошел знакомый мне черноволосый мужик. Её отчим. Он тоже улыбался, а потом провел рукой по спине Наташки и ущипнул её за задницу. Но та в ответ громко засмеялась и легонько, словно шутя, отпихнула мужика в сторону. Побледнев, я чуть не свалился с лавочки, когда Наташка прильнула к мужику и, привстав на цыпочки, жадно его поцеловала. Он поднял её и подсадил на стол, после чего развязал поясок халатика. Я скрипнул зубами, выбросил окурок и, спрыгнув, направился в подъезд. Пять ступеней, коричневая дверь с цифрой «пятьдесят семь», звонок, трель, скрежет замка.

– Здравствуйте. Чем могу помочь? – вежливо поздоровался мужик, открыв мне дверь. Я успокоил дыхание и процедил:

– Позови её.

В его глазах снова мелькнул ужас. Он узнал мой голос и попятился в коридор. Послышались звуки шагов, и я увидел Наташку. Она, остолбенев, смотрела на меня, а я, нахмурив брови и закусив губу, на неё. Затем, глубоко вдохнув, тихо сказал: – Оденься и выйди. Надо поговорить.

– Миш…

– Не заставляй меня входить, – чуть повысив голос, ответил я. Наташка переглянулась с отчимом и, кивнув, накинула на себя черный бомбер с нашивкой «Dimmu Borgir». Еще один мой подарок.

На улице мы десять минут простояли молча. Наташка куталась в куртку, а я курил и смотрел в окно её квартиры. Отчим маячил на кухне и то и дело выглядывал, чтобы проверить, все ли хорошо.

– Ты напиздела, да? – хрипло спросил я. Наташка, спрятав глаза, коротко кивнула. – Давно вы третесь?

– Да, – тихо ответила она. Я сжал кулаки и шумно выдохнул. – Я не знала, как сказать, Миш.

– Он тебя не ебал, да? То, что ты мне заливала у Лешего, обычный пиздеж, так? – спросил я. Она мотнула головой.

– Я влюбилась в него еще в седьмом классе. Его это пугало, хотя я видела, как он смотрит на меня. Но он был верен мамке. Однажды, когда я зашла к ним в спальню голая, он чуть не сбежал. Даже записку оставил на столе. Но не сбежал. Остался.

Я молчал, смотря поверх её головы и еле сдерживаясь, чтобы не заорать.

– Я тоже перестала лезть к нему, хоть и дико ревновала, когда слышала, как они с мамкой ебутся в спальне, – равнодушно продолжила Наташка. – А после выпускного он пришел ко мне в комнату. Мамка чуть не спалила нас тогда, но обошлось. Хотя она подозревала. Стала выгонять меня из дома, обвинять, орать. Я тогда психанула, спиздила деньги и в Москву на концерт поехала. Там с тобой познакомилась и с остальными. Понимала, что неправильно все это, пыталась стать нормальной девчонкой, пыталась полюбить тебя и полюбила.

– Пиздеж, – процедил я. Наташка грустно улыбнулась и покачала головой.

– Нет, не пиздеж. Можешь не верить, но я тебя правда полюбила. И мучилась от ревности, когда приходила в гости и видела, как они обжимаются.

– Понятно, – вздохнул я. – И выдумала ту сказку, блядь. Слезы еще твои… А я повелся. Кира потащил с собой.

– Прости, – пожала плечами Наташка. – Мне просто хотелось наказать его. За то, что определиться не может. Зачем ему моя мамка? Я же лучше… Не помогло. Я один хуй любила и ревновала, мучила и себя, и тебя, а потом поняла, что только его и люблю. Сейчас он решился подать на развод, понимаешь? Мы будем вместе.

– Нет. Не понимаю, – я закурил сигарету и посмотрел на небо. В голове был форменный бардак, и сердце скакало как безумное. – Все это – ебаный цирк какой-то.

– Прости, – снова извинилась она и, вздохнув, отвернулась. – Я заеду за вещами завтра.

Я не ответил. Чиркнул зажигалкой, подпалив потухшую сигарету, развернулся и пошел прочь, качая головой.

– Не занят? – коротко спросил я, позвонив Олегу у своего подъезда.

– Не-а. Пивчанский вот пью и футбик смотрю, – рассмеялся он. – Что-то случилось?

– Не. Подтягивайся ко мне. И захвати бухла побольше, – вздохнул я.

– Мих, чо случилось? – насторожился Олег.

– Все путем, братка. Возьми мне пару коньяка на твое усмотрение, – выдавив улыбку, ответил я.

– Лады. Минут через тридцать буду, – хмыкнул Олег и отключился.

Мы просидели до утра на кухне, наебениваясь, как в старые добрые времена. От всего братства осталось только два человека. Не было Жабы, который варил нам пельмешки на вписках. Не было Лаки, которая меланхолично фыркала, когда мы, увлекшись, принимались чудить. Не было Ирки, которая могла двинуть в глаз Киру, если тот переходил границы. Не было Кира, который сейчас лежал в центре реабилитации и боролся с дрянью в своей голове. Не было Ляльки, чья актерская игра оставила в моем сердце обугленную дыру. Только мы с Олегом сидели на кухне, пили коньяк, вспоминали былое и слушали «Nocturnal Mortum» и «Butterfly Temple», шелестящие из старого кассетника на подоконнике.

– Чо случилось, Мих? – снова спросил Олег, когда мы выбрались под утро на балкон и курили, смотря на раскинувшийся под нами парк. – И не пизди про «все нормально». Я не слепой. С Лялькой чо не поделили?

– Ага. Но на это уже похуй, дружище, – хмыкнул я, затягиваясь и выпуская дым к небу.

– Понятно, – буркнул Олег и, перегнувшись, смачно харкнул вниз. – Чо делать будешь?

– Уеду, наверное, – пожал я плечами, заставив Олега присвистнуть.

– Все так серьезно? – тихо спросил он. Я кивнул.

– Лаки не зря сказала, что чувствует, будто я на грани. Я устал, Олеж. Этот год меня походу добить решил. Не уеду – сломаюсь.

– Понимаю, брат. Самого такие мысли посещают. Но я сейчас, веришь или нет, в своей тарелке. Мы в кои-то веки правым делом заняты. Шаман, вон, на Москву идти собирается. Партию свою организовывать.

– О, как, – удивился я.

– Ага. Если получится, я помощником при нем буду, а там другие возможности. Может, получится всю эту заразу искоренить, – кивнул он. Я улыбнулся и похлопал Олега по плечу.

– Знаешь, а я ведь до последнего не верил, что ты всерьез проникся. Думал, очередные зигующие и вся хуйня.

– Не, то уже в прошлом, братка, – благодушно улыбнулся Балалай и покраснел. – Начали с протеста, а закончили этим. Шамана неплохо перекрыло, когда сестренка его ушла. И он, и те, кто остался, понимают, что пиздюлинами мир не исправишь. Его самим менять надо.

– Много-то вас осталось?

– Не. Из старых только Готик. Нафаня в другую бригаду ушел, когда Шаман от национализма отходить начал. Пауль тоже слился, а я поддержал Шамана. Сам в этом дерьме, что и его сестра, варился. Кир вон до сих пор борется.

– Как он?

– Молчит, – задумчиво ответил Олег. – Я заезжаю к нему порой. Он к стенке еблище отвернет