Совесть короля - Мартин Стивен

— Неужели? — как-то рассеянно переспросил Шекспир, словно пытаясь вытолкнуть из-под седалища остробокий камень. — Вообще-то я предпочитаю обсуждать мои стихи, а не пьесы. Пьесами я зарабатываю себе на жизнь. Стихи — мое призвание… — Он явно намекал, что желает поговорить о «Похищении Лукреции».

О стихах Шекспир говорил долго и с куда более заметным воодушевлением, нежели о пьесах.

Грэшем обошел вокруг стола. По словам Маниона, Шекспир снимает эти комнаты немногим больше месяца. А в старом доминиканском монастыре потайных нор и секретных ходов будет побольше, чем в доме какого-нибудь хитреца католика. Река отсюда всего в нескольких шагах. Кривые улочки, склады, верфи, пристани… Неужели он выбрал это место из-за того, что в случае опасности отсюда легко бежать? Если присмотреться внимательнее, то в стене, обшитой деревянными панелями, можно разглядеть дверь. Плотник поработал над ней столь искусно, что найти ее может лишь тот, кто знает, где искать. А еще Грэшем с удивлением обнаружил, что в жилище Шекспира нет книжных полок и вообще никаких следов личной библиотеки. Даже томиков пьес, написанных им же самим, из числа опубликованных. В комнате было всего три книги. «Венера и Адонис», «Похищение Лукреции» и сборник стихотворений. В последний, разумеется, включены сонеты. Превосходные сонеты. Грэшем, который под псевдонимом издал книжечку своих собственных виршей, питал острую зависть к творениям Шекспира, хотя и признавал несомненный талант их автора. Его собственный скромный сборник сопровождало посвящение «Мастеру У.Х., единственному вдохновителю сонетов». Кстати, эту свою книжку он также заметил в доме Шекспира — небрежно засунутой в открытый ларец вместе со стопкой других книг и листов бумаги с текстом на одной стороне. Одна из этих страниц привлекла его внимание. Лист был вырван из какой-то книги. «Нашему английскому Теренцию, мастеру Уиллу Шейкс-Спиру».

Теренций. Античный автор.

Ну конечно! Вот и объяснение. Какой же он глупец!

— Извините меня, мастер Шекспир, — произнес Грэшем, вложив в эти слова все обаяние, на какое был способен. Шекспир на мгновение прекратил объяснять замысел «Венеры и Адониса» леди Джейн — прекрасной Венере сэра Генри. — Мне, прежде чем приступить к сервировке стола, следовало бы поинтересоваться у вас, не пожелаете ли вы отужинать. Смею ли я предложить вам разделить эту скромную трапезу?

Сколь бы непритязательным ни было предложенное угощение, драматург, с минуту поколебавшись, с завидным аппетитом набросился и на мясо, и на хлеб. Судя по всему, мастер Шекспир, хотя и выглядел как хороший едок, в последние недели явно ел немного, налегая главным образом на вино.

Вино оказалось очень даже неплохим. Не превосходным, конечно, однако вполне недурственным. Грэшем выпил два бокала. «Единственный вдохновитель сонетов» довольно быстро привык к тому, что незваные гости обернулись его сотрапезниками. Актеры, подумал Грэшем, живут по одним им ведомым правилам. Они люди не от мира сего, если не сказать — изгои. Сами творят свои собственные правила. Шекспир выразил желание выйти в соседнюю комнату. Манион приблизился к двери, дабы убедиться, что хозяин не вздумал воспользоваться для бегства потайным ходом, однако тот вскоре вернулся с четырьмя изящными бокалами — видимо, венецианского стекла. В лапище Маниона такой бокал казался чем-то вроде хрупкого младенца в руках дьявола. «Остается лишь надеяться, что он не раздавит его, — подумал Грэшем. — Дай Шекспир пусть крепко держит свой, а то, не дай Бог, уронит, когда я скажу ему, что мне все известно…»

Существуют мгновения, когда на глазах у людей творится сама история — выигрывает великое сражение полководец, венчает себя королевским венцом монарх. А есть и иные секунды, возникающие неожиданно в ходе беседы, ничем не отличимые от обыденного хода событий, однако они подчас меняют жизни, судьбы, а то и целый мир. Мгновения, которые открывают истину или прячут ее еще глубже, мгновения, составляющие новую версию истории человечества. Мгновения, которые возникают вопреки ожиданиям, когда случайно попадает на глаза страница, вернее, листок, затерявшийся в ворохе других бумаг. Причем попадает на глаза в определенный момент определенному человеку, слишком быстро выпившему два бокала вина.

Грэшем не стал торопить Шекспира. Пусть себе ест, ему еще понадобятся силы, чтобы достойно воспринять то, что он скоро услышит. Сэр Генри терпеливо дождался, когда создатель превосходных стихов закончит рассказывать Джейн о своем замысле — новом цикле сонетов. То, что произойдет через считанные минуты, станет величайшим откровением. В его руках окажутся судьбы королей и королев! Он станет обладателем секретов, от которых содрогнется мир, разгласи он их! Почему же он, будучи в обществе этого ничтожного человека, чувствует, что здесь сейчас произойдет нечто необъяснимо важное? Сэр Генри резко тряхнул головой, будто пытаясь избавиться от наваждения. Должно быть, он выпил больше, чем следовало. Тем временем актер потянулся за бокалом. Возникла пауза, которой сэр Генри не преминул воспользоваться:

— Все эти пьесы написали не вы, мастер Шекспир, верно? Вы написали только стихи. Ваши пьесы, благодаря которым вы прославились, написали не вы, я правильно говорю?

Шекспир посмотрел на Грэшема с таким ужасом, что сэр Генри испугался, как бы с хозяином комнаты чего не случилось. Вдруг его желудок извергнет только что съеденную пищу? Или все-таки сначала он что-нибудь скажет?

— Откуда?.. Неужто вы дьявол во плоти? — только и сумел вымолвить Шекспир. Значит, это правда, сделал для себя вывод Грэшем. В противном случае он принялся бы все горячо отрицать.

— Нет, насколько мне известно, не дьявол, — улыбнулся сэр Генри. — Но я умею наблюдать и умею слушать. Рукописи пьес похищены, они предположительно написаны рукой автора. В коридорах власти царит настоящая паника. После «порохового заговора» паписты затаились и не осмеливаются поднять головы. Зато появилась новая сила. Пуритане. У них есть своя Библия. Они восстают против развратника короля и его придворных. Но больше всего на свете пуритане ненавидят театр! Они называют его храмом Сатаны, актеров — отродьем Люциферовым!

— И что же? — гневно возразил Шекспир. — Мы и так долгие годы терпели нападки. И не только от них. Нас всячески поносили те, кто сам использовал нас как презренных потаскух! И что из этого? — Было в его словах некое бахвальство. Или это настоящее, неподдельное мужество? Сэр Генри невольно проникся симпатией к своему старому врагу. Интересно, сумел бы он встать на его сторону — даже вопреки всем доводам разума? Наверное, сумел бы, при условии, конечно, что прежде пропустил бы целую бутылку вина. Отогнав эту мысль, Грэшем впился взглядом в Шекспира.