О Тех, Кто Всегда Рядом! - Дмитрий Бондарь

Но я пока еще с Хине. Потому что обещал, потому что рассчитываю на награду и потому что убийство Морриг, по большому счету, ничего не изменит. А вот потом, обзаведясь деньгами и кое-каким опытом, я из кожи вон вывернусь, чтобы понять — что такое Анку для нас? — осуждение и кара или награда и высшая справедливость? Ведь они не отняли у нас возможность любить, растить детей, выращивать репку, сочинять песни. Они избавили нас от надобности быть мерзкими, жадными, вечноголодными тварями, невидящими вокруг ничего, кроме своих желаний и страстей. Более того, мне теперь кажется, что и любить друг друга мы, люди, стали гораздо больше, чем раньше. Ведь теперь нужно успеть воспользоваться каждым мигом, что дается большинству из нас короткой жизнью. Немногие это понимают умом, большинство просто спешит жить, но не так важно понимание, ведь оно всегда дается немногим, куда важнее отношение к явлению.

И я обещаю себе потом, когда останусь один, объездить все храмы, все школы, в которых преподают разнообразные науки и выяснить правду!

А сейчас главная для нас всех проблема — деньги. У нас их совсем не осталось. Если не считать неполных двух сотен сольди, за которые здесь не сала нарежут и пирогами накормят, а отведут прямиком к тому алтарю, где неведомый мне Туату высосет из меня красную кровь. Несколько раз наш стрелок Иштван набивал по десятку уток, и мы их продавали в небольших городках, но это не тот доход, к которому я привык и который позволяет думать больше не об набитии живота, а о деле. А Харман с Римоном, где я мог бы разжиться капиталом — совсем в другой стороне, это я уже выяснил у встречных. И Болотная Пустошь, где можно было бы надеяться отыскать золотишко семьи Карела — тоже не близко.

И от этих раздумий: где взять денег — голова начинает болеть едва ли не сильнее, чем от рассуждений о кровососах.

— Смотри-ка, какой городина! — голосит Иштван, вырвавшийся на своем ишаке немного вперед.

— Петар, — говорит мне в затылок Хине. — Здесь бывает Морриг из Сида Динт.

— И ее потомок с тремя сердцами. — Добавляет Туату после недолгого молчания. — Тоже живет здесь.

— Чего? — отзываюсь уже я.

Мне еще не доводилось слышать о трех сердцах. Иштван на ишаке, услышав краем уха о злобной Морриг, возвращается к нам, готовый внимать.

— Морриг сотню лет назад понесла от одного малоизвестного короля. И родила потомка, — пускается в объяснения Хине. — Она мнит его владыкой людей и грезит посадить на трон этого мира. Если ей удастся это сделать, то вскоре у вас будет один величайший король, объединивший всех людей под этим солнцем. И убить его будет почти невозможно. Три его сердца, каждое из которых — змея, не дадут этого сделать. Пока что он мал, набирается премудрости, злобы и ненависти, но пройдет еще полсотни лет и тогда…

Я не представляю, насколько нужно быть похотливым козлом, чтобы возжелать Туату. Но мне еще больше непонятно — зачем Морриг понадобился этот ублюдок? Да еще с тремя сердцами. Разве и без того не владели они нашими жизнями?

— Каждое из сердец его наполнено злобой, каждое желает крови, каждое любит лишь чужую смерть, — вещает Хине.

Иштван все это воспринимает всерьез.

— Я убью этого выползня! — восклицает он. — Мой лук позволит мне это сделать!

Он горделиво оглядывается, словно ищет рядом зевак, которые должны узнать в нем необыкновенного героя.

— Хине, — меня же интересуют более жизненные вопросы, — скажи мне, как этот король и Морриг оказались в одной постели? Ведь если Морриг похожа на Хине-Нуи, то должно быть в ней футов девять росту?

— Разве забыл ты, человек Одон, как прекрасна Хине-Нуи? Разве при встрече не захотел ты разделить с нею ложе? А ведь это было тогда, когда она почти лишена своих сил.

Я вспоминаю свои ощущения при встрече с главой Сида Беернис. Действительно — реши она в ту минуту, что мне срочно нужно стать осеменителем и ничто не помогло бы мне сдержаться. Но та же Клиодна никаких подобных чувств не вызывала — это была просто мерзкая кровососка!

— К тому же Морриг наделена способностью принимать любой нужный ей облик, — объясняет остроухая. — Старуха, девочка, красивая женщина или даже лошадь — для нее нет ничего невозможного.

— Лошадь? Лошадь-то зачем?

— Для коня, известно, — опять влезает Иштван. — Чтоб потом родить что-нибудь такое… с крыльями. Или шестиногое. Или с рогами. Эти колдуньи такие выдумщицы!

От явившихся внутреннему взору образов я едва не падаю с мула. Хине удерживает меня за левый бок.

— Не знаю, зачем лошадь, — говорит она. — Такая способность.

Порой ее объяснения хуже незнания. Еще больше запутывают, порождая тысячи вопросов. Какая мне разница, зачем у Морриг такие странные способности? Ей все равно вскоре предстоит умереть. Но вот почему-то спрашиваю!

— А у Хине-Нуи какая способность? — мне просто любопытно.

— Хине-Нуи может разговаривать с Хэль. Когда выходит из Сида. В Сиде никто не может обращаться к Хэль — она никого не услышит. Даже Нуаду вынуждены выходить из своего Сида.

Иштван еще выспрашивает какие-то глупости и остроухая рассказывает ему какие-то совсем уж откровенные сказки о том как их славный Сид сражался с племенем фоморов, как кровяным туманом накрыл землю и лишь благодаря этому народ Туату смог одержать победу над безобразными уродами.

Я слушаю эти древние легенды вполуха. Я не желаю их знать и хочу только одного — чтобы Туату ушли отсюда. Оставив нам принесенный порядок.

Утро прохладное, близится осень. От мохнатой шеи мула поднимается легкий парок, а мне становится зябко. И я начинаю задумываться о том, что следовало бы где-нибудь остановиться на зимовку. Путешествие и приключения — вещь хорошая, но я не привык мотаться по дорогам под дождем или снегом. К тому же здесь, на севере страны, говорят, что все зимние прелести гораздо ярче, чем в нашем южном Римоне. Испытывать их на своей тонкой шкуре мне не хочется.

А расстояние до города все больше сокращается. И уже различимы высокая крыша ратуши и пара пожарных колоколен.

Петар — очень известный город. Это не захолустная Зама. Это наша северная Столица. Все династии наших королей происходили отсюда. И многие из них захоронены здесь же. Коронация тоже проводится в одном из местных храмов.

Особенно славен Петар своим речным портом. Через него идет половина торговли с другими странами. Дед частенько мечтал о том, как если разбогатеет, то непременно съездит в Петар для налаживания торговых связей. Легкие ткани, прочная ликийская сталь, небьющиеся кувшины из Аргоса, вина, ловчие птицы — в мире нет ничего, что нельзя было бы встретить здесь. И все это мне хочется увидеть прямо сейчас! Мое сердце учащенно бьется, я непроизвольно начинаю подбадривать мула пятками.

У ворот — привычная уже даже Иштвану картина: четверо деловитых стражников и пара черных статуй-Анку.

У нас с приятелем уже хорошие документы со всеми положенными отметками, а Хине ни в каких подорожных не нуждается.

— Цель прибытия? — торчащие в разные стороны усы делают стражника похожим на объевшегося дармовой сметаны кота. Довольство жизнью так и просвечивает сквозь его пухлые щеки. Шлема на макушке нет — только свежевыстиранный подшлемник, но он так старательно надувает свои толстые губы, что любому крестьянину должно казаться, что перед ним стоит непревзойденный воин.

— Посещение храмов, вознесение даров за выздоровление мамаши, — спокойно отвечаю.

Скажи я, что приехал торговать — мигом бы навалились с требованием пошлины. А денег и без пошлины небогато.

— Издалека едешь, бездельник, — бормочет усач, просматривая отметки в подорожной. — Ближе-то храмов нету, да?

— Так матушка наша из этих краев, — отвечаю и киваю головой на Иштвана, оглядывающего остатки городских ворот. — Мыслит, что только молитва в здешнем храме принесет ей выздоровление.

— Послушный сын, значит?

— Таким уж меня матушка воспитала.

— А что за дары?

— Осел вот, — показываю пальцем на скотинку под Иштваном. — А на нем пока брат едет. Вот его подорожная.

По документам — мы с Иштваном братья. Я старший, он младший.

— Брат, значит? Что-то не похож он на тебя.

— Вот и я сомневаюсь, господин стражник. Только как не умолял маменьку исключить его из завещания — все без толку.

Полные щеки сотрясаются от смеха.

— А ты его Этим отдай, — подмигивает. — Спрячь бумагу, сообщи куда надо и через три дня — ты, значит, единственный наследник!

— Разве можно так?

— А то ж! Если бы все завещания исполнялись как написаны — разве ж ты увидел бы меня здесь? Я б в магистратуре на непыльной должности был.

Мне надоедает его бесконечная глупость и вера в собственную значимость и исключительность, так и читающаяся на его узеньком морщинистом лбу.