Вечный свет - Фрэнсис Спаффорд

– Он был симпатичный?

– Пожалуй, да. По крайней мере, тогда. Я не знаю, понимаете? Может, все дело в его уверенности и улыбке. А еще он хорошо одевался. Сейчас я думаю, что, наверное, должна была заметить тревожные звоночки. Но я не заметила.

– Ну, на них никогда не обращаешь внимания, пока не случится беда, разве не так?

– Да. И мне казалось, что все идет как надо. Я была так рада, что меня кто-то хочет. Я была не очень-то уверена в себе, а тут этот лучик солнца. Поэтому я не придала значения тому, как быстро все закрутилось. Как быстро он все это закрутил.

– Но теперь ты об этом задумываешься?

– Снова и снова. Потому что я знаю, что должна была заметить что-то. Задавать больше вопросов. Ну, хоть что-нибудь! Но я этого не сделала. Я привела его, и он был очарователен. Да, именно очарователен. Он очаровал меня, очаровал Мари – очень хитро все провернул, – попытался очаровать Эйдана, но с ним это не сработало. Эйдан был единственным, кто не принял его с самого начала. Думаю, я должна была что-то заподозрить. Но, знаете, я просто решила, что это дележка территории, что он расстроен, потому что это не его отец, что ему не нравится видеть дома какого-то мужчину, что его просто коробит от того, что у матери появился парень. Я думала, все уляжется, когда Эйдан к нему привыкнет. Когда мы съедемся. Но стало только хуже. И этот мрачный настрой Эйдана – знаете, вот эти мальчишеские склоки из-за хлопьев – не вызывал во мне никакого сочувствия. Я не думала, что ему может быть трудно, или о том, что именно ему не нравится. Ничего такого. Меня это только злило. Сначала слегка, потом сильнее. А Энди это видел. И он вроде бы пытался разобраться с этим, вроде как сочувствовал, но я злилась все сильнее. Все всегда происходило между мной и Эйданом. Энди всегда был где-то на задах. Ну знаете, мне говорил: «Ох, бедняжка», а ему так тихонько: «Может быть, попробуешь быть добрее к матери? Ох, боже, она так расстраивается из-за тебя». Ну, это то, что я слышала. Кто знает, что он ему нашептывал, когда меня не было рядом. А потом у нас случился глобальный скандал, как землетрясение, и Эйдан ушел. Перебрался жить к отцу. Надо сказать, что его отец мне позвонил, сказал: «Анджела, что происходит? Эйдан мне рассказывает очень странные вещи. Вы там в порядке?» Но я просто сказала ему не лезть. Типа у меня что, нет права на счастье? Так мы остались втроем: я, Мари и Энди. Он говорил, что больше нам никто не нужен. У нас будет маленькая семья, только мы трое.

– Хм-м.

– Я-то думала, что он захочет попробовать завести ребенка. Я была еще достаточно молода. Но он не собирался, он сразу закрыл этот вопрос. Теперь я понимаю почему. Но тогда не поняла. Ох… Мне надо рассказывать, что было дальше? Ну, вы же прекрасно понимаете, к чему все идет.

– Догадываюсь, милая. Но все равно расскажи.

– …

– Давай, освободись от этого. Высморкайся и продолжай. Ты сможешь.

– Так. Ну, потом настал тринадцатый день рождения Мари, и Энди отвез ее проколоть уши – она нас просто с ума сводила, и купил ей маленькие сережки, дорогие, из настоящего золота. Не посоветовавшись со мной. Я была в шоке. Он сказал, что это была шутка типа: «Не ревнуй, любимая, я просто хотел показать ей, что она особенная юная леди». И потом он начал говорить так постоянно. Намекать, что если меня беспокоит то, как он с ней обращается, то это потому, что я ревную. Или придираюсь. Или подозреваю невесть что. Или что-то в таком духе. А она начала странно себя вести. Она всегда была такой, знаете, хорошей школьницей. Домашка всегда вовремя, волосы причесаны, ручки разложены по цветам. Господи, как я по ней скучаю… Боже, я так ее подвела. Ох…

– Дорогая, продолжай, если можешь. Не застревай в этом. Выговорись. Расскажи быстро, если поможет.

– Естественно, он приставал к ней. Это же очевидно. Кто угодно бы догадался, кроме одной тупицы. Но это не самое ужасное. Ну, то есть нет ничего хуже того, что он сделал с ней, и я надеюсь, что он за это сгорит в аду, и я не знаю, сможет ли она когда-нибудь оправиться от этого, но…

– Но есть то, за что вы не можете простить себя.

– Да.

– За что вы не можете себя простить, Анджела?

– За то, что я ничего не сделала. Ни когда она начала прогуливать школу, ни когда начала резать себя. Энди делал все, чтобы меня это раздражало. Ну, знаете, вроде как меня должно было это огорчать. Типа «о, мадам сегодня изволит беситься» и все такое. Постоянно подталкивал меня к злости, а не к сочувствию.

– Она пыталась с вами поговорить?

– Пару раз. Но я просто отмахивалась. Она говорила, что ей хочется, чтобы мы снова были только одни, а я отвечала, что у меня вообще-то тоже есть жизнь. А потом она впала в апатию. Была такая вялая, подавленная, да и неудивительно, бедная моя девочка. Она отказывалась мыться, мне постоянно звонили из школы, потому что она вечно пропадала, это дико мешало моей работе, и тогда я сказала, нет, я накричала на нее: «Да соберись ты уже!» А Энди крутился рядом и постоянно лыбился. Теперь я понимаю, он делал это, чтобы у нас не было возможности поговорить. Но возможности были. А я ими не воспользовалась. Я ничего не сделала. Я ничего не замечала, потому что не хотела. Я не уберегла ее и не помогла ей. Просто наорала на нее. За то, что с ней было сложно!

– Значит, вы это не остановили?

– Нет.

– Тогда как все закончилось? Это ведь закончилось, Анджела? Это не продолжается до сих пор?

– Нет-нет, все кончено.

– Что произошло?

– Ни с того ни с сего явились полицейские и арестовали его за то, что он совершил раньше. Ну, то же самое, но в другой семье, куда он влез, как кукушонок. Констебль спросил меня, делал ли он что-то подобное с Мари, и я ответила: «Ну что вы, конечно, нет», а Мари таким странным тихим голосом сказала: «Да, мам». А потом громче: «Да, мам, он, блядь, это сделал», а потом она закричала так, словно кто-то выдрал эти слова у нее из глотки. «ДА, МАМ, ОН, БЛЯДЬ, ЭТО СДЕЛАЛ». Полицейские посмотрели на