Последняя война - Андрей Мартьянов

Бесцветный обломок неизвестного минерала сам по себе вдруг качнулся и начал стремительно менять окраску на густо-черную. Даже безграмотный феллах мог сообразить, что это означает единственный ответ: «Нет».

— Пойдем туда, куда скажет Атта-Хадж, — решительно произнес Ясур. Значит, перво-наперво к горам. Там разберемся. Фарр, видишь эту штуковину?

Сторож потрепал пальцами пристегнутую к груди желтоватую деревянную пластинку с грубовато вырезанным ножом изображением коня. Пайза мергейтов. Каждому степняку этот знак непреложно и ясно сообщал: "Человек, носящий пайзу, — верный слуга хагана".

— Вижу. И что? — озадачился Фарр.

— Пайза может нас спасти. Если наткнемся на мергейтов, я буду говорить им, будто ты мой раб. Или, если хочешь, я отдам ее тебе, и тогда рабом стану я сам.

Фарр подумал и отказался. В конце концов, у Ясура гораздо больше знаний о широком мире, он сможет придумать правильные слова… Быть слугой, хотя бы и на словах, вовсе не оскорбительно Для мардиба. Известно, что Провозвестник, открывший людям Истину Атта-Хаджа, в молодости был лишь погонщиком верблюдов и рабом.

…В свете закатного солнца двое людей миновали надвратную арку уцелевшей стены Шехдада и, свернув в сторону, где опускалось за край мира багровое светило, медленно пошли к виднеющейся в непроглядной дали темной полоске Самоцветных гор.

Ясур тащил на себе довольно тяжелый мешок, обобрав несколько уцелевших погребов в сожженном городе. Фарр, пытаясь не думать о происшедшем, мерно шагал вперед и не оглядывался. Он больше не хотел видеть останков погибшего города.

Сколько может человек идти пешком? Какое расстояние? Да еще по заросшей желтоватыми, высушенными солнцем травами предгорной степи? На солнце, по жаре, встречая колодцы лишь один раз за два или три дня?

К пятому дню невероятно утомительного и тяжелого пешего перехода Фарр окончательно выдохся. Перво-наперво он, непривычный к долгой ходьбе, в кровь сбил ноги, и Ясур вынужден был на полные сутки устроить отдых в распадке неподалеку от старого полуразрушенного колодца, в котором, однако, плескалась добрая, хоть и мутноватая вода. Когда Фарр немного пришел в себя, старик безжалостно поднял его с лежанки, устроенной из сухой травы, и погнал дальше. Причем заставил идти босиком, сняв сапоги. Атт-Кадир послушался и через пару дней с удивлением обнаружил, что трава уже не так сильно колет загрубевающие ступни, да и ногам гораздо легче, нежели в тяжелой жаркой обуви.

Никаких особых опасностей по пути не встретилось. Только однажды Ясур сгреб неопытного мальчишку за ворот, повалил на землю и, увидев вопросительно-изумленный взгляд Фарра, прижал палец к губам: тихо, мол. Мимо пронесся куда-то на полдень конный разъезд мергейтов, встречаться которыми было вовсе нежелательно. Вскоре степняки исчезли в серо-голубой дымке, висящей над землями Саккарема, а двое невольных путешественников отправились дальше.

Фарра, редко выбиравшегося из Шехдада и ничего не знавшего о широком мире, лежащем за пределами городка, поражала уверенность храмового сторожа, с которой тот вел молодого мардиба от колодца к колодцу, мимо основных дорог к медленно увеличивающимся отрогам Самоцветных гор. Отвечая на назойливые вопросы атт-Кадира, Ясур вспоминал свою удивительно бурную молодость: "Эх, видел бы ты, как войско солнце-ликого всего за два дня преодолело все Междуречье от реки до реки и, переправившись через Урмию, ворвалось в Халисун… Лет двадцать пять минуло… Тогда моя сотня шла от рассвета до рассвета, не останавливаясь на отдых или трапезу. Сухие лепешки жевали на ходу, запивая кислым вином. А ты жалуешься!.. Спишь каждую ночь, идем мы медленно, не торопясь".

Надобно сказать, что Фарр вовсе не жаловался. Первые дни у него жутко болели ноги и невероятная усталость заставляла погружаться в черный тяжелый сон, едва только Ясур приказывал устроить привал. Однако через какое-то время Фарр начал ощущать, что ходьба почти доставляет ему удовольствие, и, если бы не постоянное чувство голода, пересекать степь на своих двоих стало бы даже немного приятно. В Шехдаде никто и никогда не ходил по равнине пешком — только на лошадях или, в крайнем случае, верблюдах, которые на восходе Саккарема были редкостью и покупались у гуртовщиков из Халисуна. Сейчас, продвигаясь вдоль границы владений Золотого Трона и бесконечной, уходящей в неведомые и таинственные дали полуночи Вечной Степи, приходилось рассчитывать лишь на удачу и собственную выносливость.

Больше всего Фарр уставал не телом, но душой. За пять дней вокруг лишь однообразная пыльная степь, где взгляд останавливался только на редком голубоватом цветке, неизвестно каким образом выжившем под огненными лучами солнца, да крупной хищной птице, иногда кружившей над безбрежной равниной.

Вполне естественно, что воду можно было найти только на дорогах или в местах, где раньше жили люди, — на брошенных стойбищах овчаров или коневодов. Хвала Атта-Хаджу, Незримому и Всеведущему, Ясур чуял воду, будто охотничья собака — след лисицы, и безошибочно выводил Фарра к источникам или давным-давно выкопанным по приказу управителя области Шехдад колодцам, выложенным камнями. Власти Саккаре-ма всегда заботились о благе путешественников и своих подданных. В жаркой степи без воды никак не обойтись.

Без еды, впрочем, тоже. Небольшой запас сухих фруктов и вяленого, отвратительно соленого мяса, прихваченный во время бегства из Шехдада, подошел к концу почти мгновенно. Оставались только черствеющие хлебные лепешки, дравшие высушенное степным воздухом горло. Ясур удрученно покачивал головой, наблюдая, как запас провизии подходит к концу, и прекрасно понимал — найти еду в ближайшей округе невозможно. Лето, степь высохла, пастухи угнали стада в предгорья, к сладким и сочным травам, деревни остались либо на полудне, либо за спиной — возле Шехдада. И возвратиться туда невозможно — все разорено прошедшей ордой степняков.

Была на то милость Атта-Хаджа или просто удача, обычно сопутствующая одиноким путешественникам, неизвестно. Ясур убил джейрана из небольшого табунка, проходившего на самом рассвете третьих суток дороги мимо стоянки, устроенной на ночь. Фарр, проснувшись, понял, отчего ему снилось жареное мясо — возле костра лежала окровавленная туша подросшего детеныша степной газели, а Ясур, нарубив саблей тонких веток кустарника, разжег большой бездымный костер и сушил над огнем вырезанные из бедра неудачливого зверя куски мяса.

— Откуда ты его взял? — слабо вопросил Фарр, чувствуя, как сжимается в судороге пустой желудок и в животе урчит так громко, что, кажется, услышат в самой Мельсине.