Разговоры с Пикассо - Брассай

САБАРТЕС (внимательно следя за выражением моего лица). Ну, что скажете? Эта мысль пришла ему внезапно. И он тут же ее реализовал…

Я рассматриваю «Настоящего художника». Большая голова из бронзы, посаженная на манекен 1900-го, который Пикассо нарядил соответствующим образом. Он сам, быстренько спровадив посетителей, тоже присоединился к нам. Глаза его хитро поблескивают:

– Я хотел сделать вам сюрприз! Занятный персонаж, не правда ли? А палитра? Вы видели его палитру? Мне ее прислали из Соединенных Штатов. Они делают их из небьющегося стекла, из пирекса, я думаю… Палитра никудышняя. Краски на ней видны плохо – полный абсурд! И все же стеклянная палитра – предмет волшебный! Она и навела на мысль о таком маскараде: «настоящий художник» с прозрачной, сверкающей палитрой!

Я делаю несколько снимков. Пикассо мне помогает и, под снисходительным взглядом Сабартеса, веселится как школьник, удачно подшутивший над товарищем… Когда я уже заканчивал, он принес мне еще несколько статуэток.

ПИКАССО. Вот, я нашел еще этих. Увы, цела только одна. Остальные придется склеивать. Но когда и как? На следующей неделе? Эти маленькие фигурки – из глины… Я забыл их обжечь. А пересохшая глина – очень хрупкая: ломается, крошится…

Я отдаю Пикассо фотографии гравированной гальки и снятой в разных ракурсах его мастерской.

БРАССАЙ. Фотографии полотен, снятых в их естественном окружении, кажутся мне более живыми, чем репродукции. По ним можно судить о размерах картины: ты видишь ее такой, какова она есть. А репродукция… В сущности, нет ничего более обманчивого, чем репродукция! Недавно вы мне показали репродукцию «Вакханалии», и я принял ее за большое полотно. И был весьма удивлен, узнав, что речь идет о маленькой гуаши.

ПИКАССО (лукаво посмеиваясь, вытаскивает из папки «Вакханалию»). Вот она! Я написал ее «в стиле Пуссена» в кровавые дни Освобождения, в августе… Пальба шла повсюду… Танки наезжали на жилые дома…

Я рассматриваю «Вакханалию»: вихрь желания, тесно переплетенные тела… На этой гуаши сражались тоже не на жизнь, а на смерть. Вдохновляясь Пуссеном, Пикассо в те трагические дни не стал сдерживать свое возбуждение. Вокруг бородатого фавна и нимфы с пышными ягодицами и агрессивно торчащими сосками – настоящее поле брани: жаркая рукопашная схватка… Из клубка тел торчат непонятно кому принадлежащие руки и ноги…

ПИКАССО. В первые дни Освобождения один американский фотограф сделал с нее цветную репродукцию. Это был первый американец, который ко мне пришел… Имени я не помню… Но вы совершенно правы, что предпочитаете видеть картину в ее естественном окружении. Я всегда умолял Зервоса не замыкаться в простой репродукции. Ведь часто картину лучше понимаешь на фоне окружающей ее жизни…

И мы возвращаемся – уж не знаю в который раз – к бумажным скульптурам, которые, из-за постоянно возникающих непредвиденных обстоятельств, мы никак не могли сфотографировать… Я мог бы это сделать и в отсутствие Пикассо. Однако он хочет присутствовать на сессии, потому что, как ему кажется, для хрупких, недолговечных изделий последний штрих особенно важен…

ПИКАССО. Я хочу делать это вместе с вами… Было бы хорошо, если бы мы смогли посвятить такой работе целый день… Это долго – искать лучший ракурс, самое удачное освещение… Но когда мы сумеем выкроить для этого целый день?..

Вторник 17 декабря 1946

Великий переполох. Наконец-то привезли машину угля… С перемазанными лицами, прикрыв голову черными мешками, угольщики снуют туда-сюда, а Инес и Марсель тем временем набивают им камины и бойлеры… С зимой шутки плохи…

САБАРТЕС (ворчливо). Зачем нужен весь этот уголь? Холод стоит такой, что обогреть громадную мастерскую все равно не удастся… Может быть, стоит всем собраться в нескольких комнатах? Мешки с углем все подносят и подносят, бойлер раскочегарили, но, по-моему, теплее не становится…

На секунду показывается Пикассо. Вид у него затравленный. Он обращается к Сабартесу и повторяет: «Следователь…», «Следователь…», «В четыре часа я должен быть у следователя… Ты обязательно должен пойти со мной… А что, если позвонить П., чтобы он тоже пошел с нами? Он там пригодится… Ты знаешь, я не люблю ходить один к следователю…» Следователь! Должно быть, снова всплыла та фантастическая история о краже статуэток из Лувра, когда после ареста Гийома Аполлинера обвинение пало на Пикассо и ранним утром его доставили на допрос. Он панически боится властей и, получив повестку в суд, совершенно теряет самообладание…

Сфотографировать я могу лишь одну статуэтку из обожженной глины, остальные он не успел для меня приготовить. Сделав снимки, разговариваю с Сабартесом. Я только что прочитал его недавно вышедшую книгу: «Портреты и воспоминания». Чтение очаровывает своей обескураживающей и, я бы сказал, методичной, намеренной хаотичностью. Как верный пес, вертясь волчком и прыгая у ног хозяина, радостно следует за ним повсюду, так и Сабартес на одной и той же странице мечется между Барселоной конца века и толчеей здешней прихожей, с ее несмолкающим телефоном, Марселем, объявляющим о новых посетителях, и грудами почты Пикассо, которую следует открыть, прочитать и рассортировать… Мне нравится, что этот человек, обретя свое божество, не погрузился в безмятежное, безоговорочное обожание, а попытался взглянуть на свой предмет критически, описывая причуды художника в довольно язвительном тоне… Он, не стесняясь, вытаскивает наружу все противоречия, сомнения, странности, перепады настроения и слабости, собственно и составляющие обаяние и притягательную силу мастера… С нескрываемой горечью автор намекает на ссору, из-за которой их дружба прервалась больше чем на год… Скромная биография, целью которой было нарисовать портрет Пикассо, оставила нам между строк также и портрет самого Сабартеса: несмотря на крайнюю сдержанность, с какой написана книга, это, по сути, его автопортрет. Она обнажает его обидчивое смирение, горделивую застенчивость, намеренное затушевывание себя как безропотного свидетеля, упорно не желавшего навязывать Пикассо свое мнение.

Я поздравляю его с выходом в свет этого живого и незаменимого свидетельства.

САБАРТЕС. Так вы прочли историю моих портретов? Пикассо сам подталкивал меня к написанию книги. Это было в Руайяне, в минуту вынужденного безделья и уныния: он посоветовал мне работать, писать… Тогда же мне и пришла мысль взять в качестве стержня повествования историю о том, как Пикассо писал мои портреты. Судьба распорядилась так, что всякую пору моей жизни рядом с ним он отмечал моим портретом… Ну и какое у вас впечатление? Я жду ваших критических замечаний!

БРАССАЙ. Единственное, в чем я могу вас упрекнуть, так это в том, что вы ничего не рассказываете о любовных историях Пикассо… Ни слова о его женщинах… Их словно и не существовало вовсе. Но ведь ваша сдержанность ощутимо искажает сами факты, изложенные в книге. Вы описываете путешествия одинокого Пикассо и заставляете читателя сопереживать его горькой судьбе, хотя на самом деле он никогда не был один… И это все меняет. Почему вы ничего не сказали о женщинах? Ведь вы же признаете важность той роли, которую они сыграли в его жизни, в его творчестве? И ваше положение таково, что вы могли бы рассказать о них лучше, чем кто бы то ни было…

САБАРТЕС. Положение слишком удобное… Поэтому я и должен держать рот на замке… Для меня этот сюжет заказан… К тому же я ведь и не знаю, чту Пикассо, в глубине души, думает о женщинах и о любви… Можно подумать, что он делится со мной всем, доверяет мне свои самые сокровенные мысли… Не заблуждайтесь на сей счет! Ничего подобного! Когда мы остаемся один на один, то разговариваем очень мало… Весьма наглядная картинка одиночества вдвоем. Что же до любовных историй, то могу лишь констатировать благое воздействие, которое они оказывали на искусство Пикассо: синусоида его творчества полностью совпадает с синусоидой любви… И так ли уж нужно говорить о женщинах? Выстраивать цепочку из тех, кто что-то значил в его жизни? Я не думаю. Женщины приходят и уходят… А творчество остается…

Входит Пауло, сын Пикассо. Он живет в Швейцарии. Я смотрю на мальчика. Он очень похож на мать и почти совсем не похож на отца.

Пятница 20 декабря 1946

Недавно я ужинал с Жильбертой в ресторане «Куполь» на Монпарнасе. И в этом огромном кафе, среди посетителей, сидящих за столиками перед блюдами раков и даров моря, я заметил Анри Матисса с клетчатой каскеткой на голове, в компании с красавицей Лидией. Он был в благодушном настроении и ел с большим аппетитом…

АНРИ МАТИСС. Мы пробудем в Париже еще недели две… Я вспоминал о вас, и мне хотелось бы, чтобы вы пришли ко мне – на бульвар Монпарнас… Перед тем как уехать с юга, я сказал Лидии: «Прошлым летом, когда Брассай был у меня в Вансе, ему очень понравилась шапка из войлока, которые делают румынские пастухи… Надо отвезти ему такую в Париж… Положите ее в чемодан…» Вы примеряли, вам очень шло. Мягкий цвет материала очень удачно оттеняет блеск ваших черных глаз… Вам надо сделать собственную фотографию в этой шапке…