Претендент на престол - Войнович Владимир Николаевич

– Нет, – буркнул тот и повернул к Плечевому злое лицо.

– Ого! – удивился Плечевой, узнав Свинцова. – Ая думаю, кто бы это мог быть. Ловите, что ль кого?

Свинцов не ответил, не остановился. Остановилась и вся компания. Рассредоточились и стали обступать Плечевого.

– Вы чего это, ребята, чего? – испугался Плечевой, пятясь назад. – Я ж так просто, я ж ничего, – бормотал он, внимательно следя за Свинцовым, который, отвернув полу плаща, сунул руку в карман и теперь медленно тащил ее обратно.

Свинцов резко дернул рукой. Плечевой вздрогнул.

– На, прикури, – сказал Свинцов, протягивая спички.

– Ух, напужал! – признался Плечевой. – Да у меня-то ведь и табачку тоже нет.

Свинцов переглянулся со своими, усмехнулся, достал мятую пачку «Звездочки», вытащил корявыми пальцами две папиросы, одну протянул Плечевому:

– Кури.

Задымили. Свинцов, прикрывая ладонью папиросу, пыхтел, поглядывая на Плечевого, как бы колеблясь, спросить или не спросить. Наконец решился.

– Ты это вот что… – сказал он вроде просто из любопытства. – Упокойника тут какого не встречал часом?

– Упокойника? – не очень удивившись, переспросил Плечевой. – Да не, вроде как не встречал. А что, убег?

– Кто?

– Ну этот же, упокойник.

Свинцов посмотрел на него прищурясь.

– Ты что дурочку городишь? Как же упокойник может убечь?

– Ну я и сам думаю своей головой, что не может. Наших-то упокойников мы обыкновенно в землю кладем, они не бегают. А этот… ты ж сам говоришь, не встречал ли?

Свинцов задумался.

– Ты это вот что… – начал он неуверенно с той же фразы. – У меня к тебе одно дело есть. Но если кому проболтаешься… – Он поднес к носу Плечевого кулак.

– Да ты что! – решительно возразил Плечевой, отстраняя кулак. – Чтоб я кому сказал! Могила!

– Ну, гляди. – Приблизив лицо к Плечевому, Свинцов понизил голос. – Помнишь, у нас капитан был?

– Ну?

– Его ищем.

– Воскрес? – просто спросил Плечевой, опять-таки не удивляясь.

– При чем тут воскрес? – поморщился Свинцов. – Тело его ищем. Где-то он здесь захоронен. Не видал?

– Тела не видал, – сказал Плечевой. – А кости попадались. За тем бугром возле деревни пашня. За пашней канава, и там,в канаве, кости.

– Человеческие? – оживился Свинцов.

– Какие, врать не буду, не знаю, но есть. Там, значит, как на бугор подымешься, да, там пашня. Правда, там сейчас, пожалуй, размокло. Да, однако, обратно же, не потопнешь. Вспахано-то неглыбко, я сам под зябь пахал, да. В прежние-то времена, конечно, пахали поглыбже, поскольку земля своя. Теперича все колхозное. Теперича хоть так паши, хоть эдак, плата одна – вот. – Плечевой скрутил и показал Свинцову огромную дулю с далеко продвинутым большим пальцем.

– Что, колхозная система не ндравится? – бдительно спохватился Свинцов.

– Политики касаться не будем, – уклонился от прямого ответа Плечевой. – А что до костей, так они как раз у той канаве и лежат; чистые, гладкие, воронами обклеванные, прямо хоть щас в музей. Вам небось для музея?

– Чего для музея?

– Да кости же.

– Да они нам вовсе и не нужны. – Вспомнив о секретности полученного задания, Свинцов решил напустить туману.

– А для чего ж спрашивал? – удивился Плечевой.

– Атак просто, из интересу. А ежели ты кому скажешь, что костями интересовались, башку снесем, понял?

– Чего ж тут не понять, дело простое, – подтвердил Плечевой.

Плечевого отпустили, но брать кости сразу не решились – были слишком близко к деревне. Решили дождаться в лесу темноты.

13

– Капитолина, я вас прошу сегодня задержаться, – сказал майор Фигурин своей секретарше. – Очень много дел. Нужно подготовиться к завтрашнему дню. Я сейчас ненадолго уйду, а вы побудьте. Если позвонят из области, я – в клубе. Когда вернется Свинцов, пусть меня подождет.

– Хорошо, – сказала Капа.

В Доме культуры железнодорожников шли последние приготовления к торжественной церемонии. На сцене плотник Кузьма обивал красной материей гроб, стоявший на двух табуретках. Его работой руководили секретарь райкома Борисов, предрайисполкома Самодуров и редактор Ермолкин.

В глубине сцены расхаживал какой-то человек с блокнотом. Он размахивал руками, бормотал что-то себе под нос и потом что-то записывал огрызком карандаша.

В углу сцены художник Геннадий Шутейников, наколов на фанеру лист ватмана, заканчивал портрет Афанасия Миляги, который по клеточкам срисовывал с маленькой паспортной фотокарточки. Карточка тоже была наколота на фанеру рядом с ватманом.

– Ну-ка, ну-ка. – Фигурин вгляделся в карточку, затем отошел подальше, чтобы сравнить с нею портрет. – Вы считаете, похож? – спросил он художника, в почтительной позе стоявшего рядом со своим творением. – У меня такое ощущение, что этот портрет напоминает мне кого-то другого.

– Вполне возможно, – сказал художник. – Карточка очень маленькая. А я обычно к праздникам рисую товарища Сталина. И знаете ли, рука сама…

– Что значит сама? – нахмурился Фигурин. – Рукой вот что должно руководить. – И он постучал себя пальцем по лбу. – Так что вы уж немного облик его, пожалуйста, измените.

– Да, но я боюсь, тогда он совсем не будет на себя похож.

– Это неважно, – сказал Фигурин. – Важно, чтобы он не был похож на того, на кого он сейчас похож. Вы меня поняли?

– Да-да.

– И вообще, вы знаете, я лично не был знаком с капитаном. Но я слышал, он был жизнерадостен, любил улыбаться, вот и сделайте ему улыбку.

– Неудобно как-то, – робко возразил художник. – Все-таки мертвый.

– Да, мертвый. Но в памяти нашей он должен оставаться живым. Вы меня понимаете, живым, – повторил Фигурин и улыбнулся печально.

Он отошел от портрета, и тут путь ему преградил человек с блокнотом. Фигурин посмотрел на него вопросительно.

– Серафим Бутылко, – представился человек. – Стихи пишу, печатаюсь в местной газете, вон у Евгения Борисовича. – Поэт показал на Ермолкина, суетившегося вокруг гроба.

– Очень приятно, – сказал Фигурин. – И что же?

– Я, тык-скыть, хотел бы вас познакомить… кое-что создал к завтрашней, тык-скыть, церемонии.