Под сетью - Айрис Мердок

Я остановился поглядеть на Париж. Увидел его мягкие краски, четкие, но неяркие в лучах июльского солнца. Рыболовы удили рыбу, фланеры фланировали, на ступенях, спускающихся к Сене, лаяли собаки, которых уговаривали искупаться. Почему-то люди обожают смотреть, как их собаки купаются. Из-за зеленых деревьев поднимались башни Нотр-Дам, нежные, как любовники, поднимающиеся с травы. "Париж", - произнес я вслух. Вот и опять что-то ускользнуло у меня между пальцев. Только теперь я отлично знал, что именно. Деньги. Средоточие жизни. Отвергать жизнь - единственное подлинное преступление. Я мечтатель, преступник. Я в отчаянии заломил руки.

Подходя к левому берегу, я почувствовал страшную жажду и в ту же секунду сообразил, что у меня почти нет при себе денег. Уезжая из Лондона, я сунул в карман какую-то мелочь, оставшуюся от последней поездки. Я думал занять денег у Мэдж, но, обладая хотя бы каплей эстетического чувства, не станешь занимать пять тысяч франков у человека, от которого только что отказался принять тысячу двести фунтов. К тому же я просто забыл об этом. Я выругался. До самого бульвара Сен-Жермен я прикидывал, как мне быть. А потом ощутил другую потребность, столь же дорогостоящую, - поделиться с кем-нибудь своим горем. Я сопоставил эти потребности со своими финансами и одну с другой. Перевесила вторая. Я пошел в почтовое отделение на углу Дюфур и отправил господам Гелману и О'Финни телеграмму: "Наотрез отказался принять сумму минимум тысячу двести фунтов Джейк". Потом я пошел в "Белую королеву" и заказал перно - это хоть и не самый дешевый аперитив, но с самым высоким содержанием алкоголя. Мне стало немножко легче.

Там я просидел долго. Сначала я упорно думал о тех деньгах. Я рассматривал их со всех точек зрения. Менял их на франки. На доллары. Переводил из одной европейской столицы в другую. Как скряга, помещал их под высокие проценты. Бесшабашно тратил на самые дорогие вина и самых дорогих женщин. Я купил "Астон Мартин" последней марки. Снял квартиру окнами на Хайд-парк и увешал ее стены картинами "маленьких голландцев". Я возлежал на полосатой тахте возле бледно-зеленого телефона, а магнаты кино слали мне по проводам лесть, мольбы и восхваления. Очаровательная кинозвезда, кумир трех континентов, лежавшая у моих ног, как пантера, наливала мне второй бокал шампанского. "Это Г.К., - тихо говорю я ей, прикрыв трубку ладонью, - вот надоел!" Я беру со стола орхидею и бросаю ей; и когда она, обвив меня своими гибкими руками, начинает приподниматься, чтобы лечь рядом со мной, я отвечаю Г.К., что у меня совещание и пусть договорится с моим секретарем - дня через два-три я буду рад с ним встретиться.

Наскучив этой игрой, я стал думать о Мэдж и о том, кто же это поселил ее в отеле "Принц Клевский" и невидимо присутствовал при нашем свидании. Может, тот самый человек, что владел в Индокитае пароходами или чем-то там еще? Я представил его себе. Седой и грузный, овеян всеми ветрами, обожжен тропическим солнцем, ум и властность написаны на лице - лице старого француза, немало повидавшего на своем веку. Он мне понравился. Перед его богатством бледнеют мечты любого стяжателя. Годы, минувшие с тех пор, как он со страстью гонялся за деньгами, уже исчисляются десятками. Теперь деньги ему больше не нужны: он любил их, боролся за них, ради них страдал и заставлял страдать других; купался в них так долго, что они залили ему золотом и глаза и мозг; и, наконец, устал от них и стал разбрасывать, состояние за состоянием. Но деньги не покидают человека, который много ради них перенес. И он смирился. Теперь он живет с ними, как с состарившейся женой. Он возвратился во Францию, утомленный и ко всему равнодушный - ведь он удовлетворил все свои желания и убедился, что удовлетворение всегда одинаково преходяще. Вяло и безразлично он будет наблюдать, как организуется его кинокомпания, будет участвовать в пьесе, где все актеры, кроме него, сходят с ума от одного запаха денег.

А может быть, покровитель Мэдж - какой-нибудь ловкий делец-англичанин: человек средних лет, с богатым опытом в области кино. Скажем, не добившийся успеха режиссер, решивший применить свой талант в кинопромышленности и большими деньгами вознаграждающий себя за утрату прекрасной мечты, которая все равно будет преследовать его до могилы, так что он всякий раз будет злиться, присутствуя на съемках и видя, как другие мучаются над проблемами, что вдохновляли его в двадцать пять лет, а в тридцать заставляли проводить бессонные ночи и наконец довели до отчаяния. Где познакомилась с ним Мэдж? Возможно, на одной из тех вечеринок у "киношников", о которых упоминал Сэмми в тот день, когда советовал мне "не спускать с них глаз - не то пиши пропало".

А может быть - эта сокрушительная мысль родилась только сейчас, - может быть, приятель Мэдж не кто иной, как Жан-Пьер? Думать об этом было противно, но притворяться, что это невозможно, не имело смысла. Сам я не знакомил Мэдж с Жан-Пьером, несмотря на ее неоднократные просьбы. Я инстинктивно опасался последствий. Для некоторых англичанок всякий француз, так сказать ex officio [по долгу службы (лат.)] окружен романтическим ореолом, и я, очевидно, подозревал, что Мэдж принадлежит к их числу. Однако Мэдж могла познакомиться с Жан-Пьером и без моего ведома. Я вспомнил, что в разговоре со мной она называла его просто по имени; и хотя она могла перенять это от меня или от своих теперешних знакомых, не исключено, что она в самом деле избрала Жан-Пьера на роль своего благодетеля. По моим представлениям на роль сердцееда он не подходит, но у женщин странные вкусы.

Я еще повертел эту мысль в голове, а потом отставил. Из трех моих гипотез самой вероятной, безусловно, была вторая. А еще через некоторое время я почувствовал, что все это мне вообще безразлично. Одна рюмка перно немного оживила меня, вторая оживила еще больше. Над моим умственным ландшафтом проглянуло солнце, и сноп лучей озарил наконец истинный облик того, что побудило меня принять такое, казалось бы, бессмысленное решение. Не в том суть, что я не желал проникать в мир, где жила Мэдж, и участвовать в ее игре. Я уже успел так засорить свою жизнь компромиссами и полуправдами, что мог бы и дальше идти по этой дорожке. Извилистые ущелья лжи издавна меня отпугивают, и все же я то и дело в них вступаю, возможно потому, что смотрю на них как на короткие дефиле, снова выводящие на солнце, хотя это, вероятно, и есть единственная непоправимая ложь. Меня не прельщала роль пажа, которую предназначила мне Мэдж, но и это я мог бы стерпеть, потому что искренне симпатизировал Мэдж, а также из-за финансовой выгоды - если б на карту не было поставлено ничего другого. Я сказал Мэдж, что дело не в Анне, и, кажется, это была правда. К чему меня обяжут или не обяжут отношения с Анной - это еще было неизвестно. Тут я все предоставил судьбе. Если Анна достаточно сильна для того, чтобы притянуть меня к себе через все препятствия, значит, так тому и быть и в конце концов препятствия будут преодолены. А пока Мэдж не на что жаловаться. Нет, суть не в том.