Таинства любви (новеллы и беседы о любви) - Петр Киле

- Видимо, вы уже забыли обо мне? - сказала Марина. - Между тем я, кажется, выхожу замуж - и очень скоро.

- Этого следовало ожидать, - после некоторого раздумья отвечал Стенин глуховатым голосом. Ей уже приходилось слышать от него такие слова в том же тоне недовольства не то собою, не то ею. На этот раз, скорее всего, ею, и она невольно съязвила:

- А вы и рады?

- Представьте, да. Разумеется, за себя - меньше соблазна... А за вас - не знаю... Кто ваш жених?

- Как вам сказать... Ему двадцать четыре, то есть старше меня на три года... Он работает и учится... Из интеллигентной семьи... Очень услужливый, все может достать...

- Как это?

- Не понимаете?

- Нет, я не понимаю, как вы можете в таком уничижительном тоне отзываться о вашем женихе?

- А что такого я сказала?

- Он все может достать. Или вы это в похвалу ему сказали?

- А что, если и в похвалу?

- Да с кем это я разговариваю? Вы - Марина?

- Я! Я! Вы меня совсем не знаете, - отвечала Марина, оскорбленная до глубины души. - Мы люди маленькие. Нам тоже надо как-то устраиваться, жить...

- Марина! Мы маленькие постольку, поскольку ставим перед собой маленькие задачи!

- Не все же могут ставить большие задачи...

- Почему нет? Великий талант, гений действительно редкость, но я имею в виду нечто чисто человеческое: прожить все жизни всех великих людей, всех людей на Земле в ее прошлом, настоящем, да и в будущем, - вот что дано каждому из нас. Здесь заключается, может быть, высочайшая цель всемирной истории, слияние человечества и индивида в непрерывном, по-детски живом развитии... Способность сопереживания, сочувствия, эстетическая восприимчивость, то есть, по существу, всемирная отзывчивость Пушкина и русского народа - вот что высшая цель и идеал... Вот залог... Только животному дается одна жизнь, за пределы которой ему не выйти, а человеку столько, сколько он может вместить в себя и вынести... Жизнь велика и необозрима, и вся она - жизнь каждого из нас, если мы не замыкаемся в узкие рамки индивидуального существования, в жалкие пределы эфемерных веяний моды. - После некоторой паузы он сказал: - Мы можем увидеться? Или нет, я лучше напишу... завершение истории инфантильного индивида.

- Вы не все рассказали? Так я и думала. Жду.

Он был для нее неожидан во всем, как человек из другого мира, из другой жизни. Что же она обещала? “Жду”. Теперь она ничего не решит со Славиком, пока не получит письма от Стенина. Возникла непостижимо странная для нее ситуация. Ни она сама, ни ее родители, ни Славик решали ее судьбу, а словно бы совершенно чужой человек. Но по какому праву?

Стенин так продолжал свою исповедь: “Я буду по возможности краток. Лет семь тому назад, в пору, когда я уже понемногу выздоравливал и выходил на настоящую дорогу, меня познакомили с молодой женщиной, которая знала меня понаслышке, видела несколько раз мимолетно... Дело было на даче у моего приятеля, где я и поныне ее вижу - изредка и издали. Что-то было в ней... Высокого роста, гибкая, сильная - с таким свежим и чистым цветом лица, что вся она светилась нежным, молочно-розовым светом... Так и чувствовалось, что наследственность и природные данные у человека исключительно счастливые, и это светлое превосходство молодой женщины казалось не только природой во всей ее чистоте, но именно свойством ее личности, высокой и совершенной, о чем словно бы говорила ее легкая, смущенно-самолюбивая улыбка.

Мы отчаянно влюбились, чему способствовали море, пустынный берег и прибрежные сосны, в которых свистел ветер даже в тихую погоду. Но я-то стреляный воробей, я уже не хотел повторения того, что у нас было с Машей, да и времена переменились... Она знала о Маше от жены моего приятеля.

- Ты же от меня потребуешь всего, - сказал я ей, - чего ожидала и не получила Маша... Устроенного быта, уюта, заботы, благополучия...

- Я сама тебе все это создам! - отвечала Таня (так я ее назову здесь) с уверенной улыбкой человека, привыкшего иметь все, чего душа пожелает.

- Да, - впадал я в еще большее сомнение, - ты будешь хлопотать вокруг меня, когда все это пустяки и не нужно.

Таня смеялась надо мной, как над маленьким мальчиком и не очень слушала мои рассуждения (в чем, пожалуй, и состояла ее ошибка). Ей я казался ясным. Она считала, что я не живу, мало с кем общаюсь, а так нельзя. Она знала, как жить, а я не знал.

Представьте нас на берегу Финского залива в час заката. Волей-неволей нам становится грустно, будто жизнь наша уже прошла. В конце концов она обвинила меня в том, что я просто струсил, испугался жизни, любви, счастья, как известный всем Рудин.

Возможно, и так. Но мне представлялось иначе. Если испытания любовью герой Тургенева (как и в повести “Ася”) не выдерживает, я полагал, что у меня иной случай. У меня была любовь. А теперь пришла пора добровольного самоотречения (это уже мотив Гете), чтобы стать властелином своей творческой силы. Суть человека, кем бы он ни был, - в творчестве, как где-то сказано, и справедливо. Задача каждого человека - самоосуществиться. Только на этом пути достигается полнота жизни, что и есть высшее счастье.

Мы расстались. Сегодня я, может быть, поступил бы иначе. Не потому, что иной раз мне кажется, что я продолжаю ее любить, скорее из-за нее. Дело в том, что она, может быть, и довольна собой, но что у нее за жизнь? Она замужем, все у нее есть, но в чем-то она неуверенна, и эта неуверенность проявляется, в частности, в том, что она курит. Она курит, даже наклоняясь над коляской ребенка. Встретив ее на дороге среди сосен, с коляской, можно  ослепнуть от этого скромно-победного сияния “чистейшего образца”. Увидев ее мельком, легко перенестись из обыденной жизни в мир вечный и прекрасный, в небеса, куда Рафаэль переносил изображения мадонн... Все хорошо, пока Таня идет с коляской сына, все еще хорошо, когда и закурит, но стоит ей заговорить - все пропало!

У нее хороший голос, но интонация ее неровная и вольная до глупости. Почему?! Разговор и круг ее понятий самый примитивный и пошлый. Поручик Пирогов, может быть, и обрадовался бы такому обстоятелсьтву, но бедный художник Пискарев не выдержал бы и, верно, сейчас бы сошел с ума, не в силах совместить ангельский вид молодой особы и ее вульгарные, впрочем, самые обыкновенные, понятия.

А теперь представьте такую сценку, похожую для меня на сновидение. Высокие сосны, освещенные солнцем, и горячий песок, не совсем чистый, с примесью дерна, сухих сучьев у травы и с зеленой массой водорослей у воды... Купающихся нет - еще вода холодна. Зато раздолье тем немногим, кто выбрался на природу в один из весенних, уже по-летнему теплых дней.

Вот компания молодых парней и девушек. Как чинно и празднично появились они здесь. Впереди всех вел коляску с грудным младенцем весьма приличный с виду молодой мужчина, а рядом вышагивала высокого роста молодая женщина с красивыми волосами. Это она! Сразу за ними следует группа парней и девушек под стать им, только явно еще не связанных не только узами брака, а ничем не связанных. Лишь двое из них то и дело целовались.

Раздеваясь, все зашумели, загалдели, а из коляски с транзистором у ног ребенка раздался торжествующий голос зарубежного певца... И в мире высоких сосен, освещенных солнцем, с видом на тихую, светлую воду залива, что-то резко изменилось. Никто не думал купаться, все боялись холода, зато тотчас достали из-под коляски три бутылки вина, вместо закуски стали поспешно закуривать. Женщины пили и курили наравне с мужчинами. Напиться они не могли и не хотели, просто это был некий ритуал, во исполнение его все и делалось. Они говорили заведомо всякого рода глупости и хохотали, пугая весенних птиц в кустах, и те надолго замолкали. Они “отдыхали”. Все они были не какие-нибудь бездельники, бесплодные отпрыски богатейших фамилий по ту сторону моря, а работяги, как они говорили о самих себе. Умели вкалывать, зато умели и “отдыхать” на всю катушку.

А те двое, теперь лежа на песке, чуть в стороне от других, назойливо и слепо целовались.

Все это осталось в памяти моей возмутительным и пошлым наваждением. Впечатление такое, как от сценки между Гигантом и Блудницей в “Божественной  комедии” Данте: он бьет наотмашь свою преданную подругу за единый ее взгляд в сторону Поэта.

Только во сне, в жутком сне все смешивается - и добро, и зло, и чистота, и грязь. Но это был не сон.

У нее уже двое детей. Навещая приятеля на даче, где я и познакомился с нею, изредка вижу ее, обыкновенно с детьми... Ведет за руку старшего, а впереди катит в колясочке малыша... В последний раз видел ее на велосипеде... Я не показываюсь ей на глаза, но мне кажется, она всегда знает, когда я из-за сосен слежу за нею... Она взглядывает в мою сторону, слегка встряхивает головой и, заторопившись, проходит или проезжает мимо...