Скобелев - Борис Васильев

Не оглядываясь, сбежал вниз, вскочил на коня и помчался по разведанной пластунами дороге. Скакал, смутно ощущая, как растет в душе его такое знакомое, радостное волнение: яростное, торжествующее предчувствие победы. Он понимал, что с теми силами, что были у него, ему не только не ворваться в Плевну, но и не удержаться на третьем гребне Зеленых гор, если турки бросят против него весь нацеленный туда резерв, но коли удалось бы — в нарушение боевого приказа! — ударить не там, где ожидал Осман-паша, а левее, левее, за спинами… »Конечно, попытаются смять меня, — думал он, нещадно гоня жеребца по крутой, извилистой дороге. — Обойти меня не могут, разве только еще левее… Значит, туда — осетин, пусть фланг держат. И навалятся они на меня в лоб… Эх, барон, барон, вот бы где тебе ударить: в Плевне бы в полдень обедали…»

За поворотом послышался шум, тяжкий скрип, хрипенье лошадей, людской говор. Генерал перевел коня на рысь, а за изгибом дороги и вовсе остановил его.

Навстречу двигалась четырехорудийная батарея. Заморенные кони с трудом брали крутой подъем. Артиллеристы, дружно наваливаясь, толкали тяжелые пушки, через каждый шаг подкладывая камни под колеса. Все были заняты тяжелой работой, и на генерала никто не обратил внимания. Он поискал глазами офицера: среди солдат виднелся кто-то в нижней рубахе.

— Навались, братцы! — хрипло кричал он, упираясь плечом в колесо. — Ну, еще. Еще чуть…

— Где командир? — спросил Скобелев.

— Камни под колеса! — Артиллерист в рубахе подошел к генералу, щелкнул каблуками грязных сапог. — Батарея с марша следует на огневые позиции, ваше превосходительство. Командир батареи штабс-капитан Васильков.

— Почему без мундира?

— Потому что он у меня один.

Офицер был худ, невысок, но плечист. Потное, в брызгах грязи лицо его было серьезным и спокойным, и Скобелев невольно подумал, что так выглядят уверенные в себе мастера.

— Тебя ко мне отрядили?

— Так точно. — Командир вдруг улыбнулся, и некрасивое лицо его точно осветилось изнутри. — По правде если, так я сам ушел. Как узнал, что мне в резерве торчать, так самовольно и пошел. Им все едино, кого посылать.

— А тебе не все едино?

— Я — солдат, ваше превосходительство.

— Спешишь со званием, — усмехнулся Скобелев. — Займешь позиции правее донцов. Задача не только перед собой турок громить, но и бить их фланговым огнем.

— Задачу понял, цели уточню на месте.

Скобелев тронул коня. Позади опять завозились артиллеристы, захрипели лошади. А Скобелев улыбался, словно внезапная встреча с усталым, замурзанным артиллерийским офицером была Бог весть каким приятным знамением перед встречей с князем Шаховским.

К тому времени русские войска все еще неспешно выдвигались на исходные позиции. Все шло пока в соответствии с диспозицией, и Алексей Иванович пребывал в состоянии скорее равнодушном, нежели спокойном.

— Топчемся, — сказал он, пожав руку Скобелеву. — А Пахитонов сказал, у них стальные орудия Круппа. Во! Ты завтракать ко мне? Так опоздал, я с зарею фриштык принимаю.

Под фриштыком понималась добрая чарка анисовой, с которой Шаховской непременно начинал каждый боевой день еще со времен Кавказской войны.

— Я к Плевне вышел, Алексей Иванович.

— Как ты сказал, Михаил Дмитриевич? Извини старика, могу и недослышать.

— Я вышел к Плевне без боя, ваше сиятельство, — резко повторил Скобелев: в тоне князя ему почудилась насмешка. — Стою на последнем гребне Зеленых гор, передо мною — низина с ручьем и горушка, которую турки укрепить не удосужились.

Шаховской продолжал в упор смотреть на Скобелева, но в глазах его уже таяло размягченное «фриштыком» добродушие. Они сейчас глядели зорко, напряженно и пытливо. Скобелев еще говорил о турецких резервах, но князь, казалось, уж и не слышал его.

— Бискупского! — гаркнул он. — С картой и полным расписанием частей!

Ему уже некогда было расчищать стол, на котором стояли тарелки с закусками, графины, бокалы, приборы — он просто собрал скатерть за все четыре угла и швырнул в сторону. Глухо звякнула посуда, и тотчас же появился Бискупский с толстой папкой под мышкой, на ходу разворачивающий карту.

— Докладывай, — буркнул Шаховской. — Где стоишь, что видишь, зачем пожаловал.

Скобелев коротко повторил главное, стремясь заронить в князе ту идею, к которой пришел сам. Как Шаховской, так и его начальник штаба сразу поняли предполагаемый маневр, но Алексей Иванович пока размышлял, а Бискупский не решался высказывать свое мнение ранее непосредственного начальника.

— Коли правильно понял, то придется мне в бою делать захождение правым плечом?

— Непременно, Алексей Иванович. Именно этот маневр…

— Обожди с маневром, — вздохнул князь. — Не маневры тут — сражение. Под картечью солдатики мои захождение-то начнут, под картечью и кончат. Кому, конечно, повезет… Скольких на сем положу безвинно и, боюсь, бессмысленно?

— Я прикрою ваше захождение артиллерийским огнем с фланга. Приказ командиру батареи уже отдан.

— Самоуверен ты, Михаил! — укоризненно вздохнул Шаховской. — Доложиться не успел, а уж за меня все и решил.

— Потому что истинно чту вас, Алексей Иванович, — горячо сказал Скобелев. — Не чин, не возраст, не княжеское достоинство — воина в вас чту.

— А ты, оказывается, и льстить умеешь.

Скобелев ничего не ответил, уже сожалея о своем порыве. Наступило короткое молчание.

— Я не сомневаюсь, что Михаил Дмитриевич сделает все возможное, чтобы облегчить нам перестроение в ходе боя, — осторожно начал Бискупский. — Идея заманчива, рискованна, но — достижима. Однако считаю необходимым напомнить вашим превосходительствам, что она в корне противоречит основному содержанию приказа командующего штурмом генерала Криденера.

— Приказ один: взять Плевну, — возразил Скобелев.

— Не совсем так, — вздохнул Бискупский. — По плану основной удар Криденер наносит силами колонн Вельяминова и Шильдер-Шульднера, вспомогательный — войсками Алексея Ивановича. Вы же предлагаете рокировку, при которой Криденеру выпадает на долю честь вспомогательного удара. Учитывая его характер…

— Учитывая его ослиное упрямство, Криденеру ни слова об этом не говорить, — перебил Шаховской. — Пусть соображает в ходе боя, если вообще способен к соображению.

— Простите, ваше сиятельство, я позволю себе все же несколько слов относительно особенностей характера барона Криденера, — с холодной настойчивостью продолжил начальник штаба. — Он не только болезненно самолюбив и невероятно упрям: он страдает гипертрофированным тщеславием.