Никто не придет - Евгения Грановская

– Про какого погорельца? – не поняла Любимова.

– Про дохтура.

Маша слегка опешила.

– Вы говорите про доктора Тихонова? – уточнила она.

Старуха покачала головой:

– Нет, про другого. Про того, который работал на горе. Давно, ишшо при советской власти.

– Доктор Рутберг?

Старуха кивнула:

– Он самый. Слышь-ка, милая, я твоего друга в дом не впустила. А тебя впущу. Ты похожа на мою воспитанницу, царствие ей небесное. Я, слышь, ее вынянчила на своих руках.

– Она умерла?

– Ее убили. Давно, еще в разруху. Дружок ейный, Ванька Демидов, приревновал Кирушу к какому-то приятелю и ножиком ее зарезал.

Маша удивленно подняла брови:

– Вы говорите про Киру Рутберг?

– Про нее, – кивнула старуха. – Пропала девка ни за грош. А все из-за парней. Все беды из-за парней, дочка. Никогда им не доверяй. Парень, он ведь как приблудный кот – в глаза посмотрит, замурлычет, потрется об тебя, а отвернешься – стащит кусок масла, и был таков.

Теперь настала очередь Маши оглядеться по сторонам. Она чуть наклонилась к старухе и тихо спросила:

– Вы сказали, что мой коллега хотел поговорить с доктором Рутбергом. Но ведь это невозможно. Доктор Рутберг сгорел в огне почти шестнадцать лет назад.

– Левушка сгорел? – Старуха ощерила гнилые зубы в улыбке и помотала головой. – Вот уж нет. Жив, горемыка. Про то, что здоров, не скажу, но помирать, кажись, пока не собирается.

Лев Рутберг жив?! Сердце Маши учащенно забилось. Перед глазами у нее промелькнули заголовки газетных статей и пожелтевшие фотографии – осанистый молодой ученый делает доклад, дает интервью, поигрывая ручкой, пожимает руку какому-то министру.

– Он… – Маша сглотнула слюну. – Он сейчас в вашем доме?

– Конечно, – удивленно сказала старуха. – Куда ж он денется? Может, и убег бы, кабы ноги двигались. Так ведь не двигаются. Хочешь с ним поговорить – заходи в дом.

В доме стоял застоявшийся старческий дух. Пахло лекарствами, грязным бельем и прогорклым маслом. Пройдя из прихожей в комнату, Маша увидела перед собой человека, сидевшего в кресле-каталке. Человек дремал. Левая часть его лица была обезображена страшными коллоидными рубцами. Вне всякого сомнения, это были шрамы, оставшиеся от ожогов.

Правая часть лица сохранилась, и глядя на эту половину лица, Маша без труда узнала знакомые черты. Время обошлось с этим человеком более безжалостно, чем с его братом. Он выглядел старым, больным, сломленным.

Глядя на него, трудно было представить, что когда-то этот жалкий старик был светилом науки, гением, одержимым своей работой. Безумным профессором из фантастического фильма, который жаждал стать повелителем мира.

Маша взглянула на старушку и сказала:

– Он спит.

– Это ничего. – Старуха подошла к старику и положила ему на плечо узловатую, морщинистую руку. Чуть наклонилась и крикнула ему в ухо: – Левушка!

Старик открыл глаза и уставился на Машу. Левый его глаз был слеп и бел.

– Лев Львович, – громко проговорила Маша, все еще не веря до конца в то, что видит перед собой профессора Рутберга, – вы можете говорить?

– Он говорит, – сказала старушка. – Но понимаю его только я. Ты спрашивай, а я разъясню.

И Маша, не теряя времени, приступила к допросу.

– После того несчастного случая… – Она произносила слова громко и раздельно. – Вы никогда больше не поднимались в лабораторию?

Старик разлепил губы и что-то пробормотал.

– Он сказал: «Нет», – перевела старуха.

– Вы уверены, что лаборатория закрыта? И что исследования, которые там велись, свернуты? Вы в этом уверены?

Обожженный человек опять что-то промычал правой стороной рта.

– Он уверен, – сказала старуха. Она достала откуда-то платок и ловко подтерла вытекшую из угла губ инвалида слюну.

И вдруг плечи старика затряслись.

– Что случилось? – спросила Маша. И вдруг поняла. – Он… плачет?

– Он постоянно плачет, – ответила старуха. – Уж пятнадцать годков плачет, никак не остановится. Все пожар тот забыть не может. До того как страна распалась, он тут у нас всем заправлял. На холме работал, людей из правительства туда привозил. Все чего-то изобрести пытался. О, видала? – Старуха показала на инвалида кривым пальцем и ухмыльнулась. – Опять захныкал. Ну, просто дитятя.

Плечи инвалида дергались, по щекам текли слезы.

– А над чем именно он работал? – спросила Маша у старухи. – Чего хотел добиться?

– А чего они все хотят? – проворчала та в ответ. – В Царство Божье на земле шагнуть! Над людьми власть заиметь! Да только где уж им, горемычным. На глаза очки надели, а духовные очи сомкнули. Вот и у этого не получилось.

Плечи старика все еще немного подергивались, но сам он прикрыл глаза и опустил голову на грудь.

– Устал, – сказала старуха. – Надолго его теперь не хватает. Скажет слово, скажет другое, да и засыпает. Теперь уж до вечера не добудишься.

– А что он натворил?

– Божий промысел изменил. Природу звериную и человечью запутал.

– Как это?

– Да так. Звери здесь теперь опасные. С тех пор как водохранилище водой заполнили да егеря пожгли, что-то такое в округе приключилось – люди стали пугливы, как дикие звери, а звери – смелы, как люди. А уж какие умные стали, звери-то эти, про то и словами не перескажешь. Им только рук не хватает, а то сами себе дома бы строить стали. Там, в лесу… – Старуха махнула морщинистой рукой в сторону холмов.

Маша с сомнением посмотрела на старика. Ей хотелось продолжить разговор, расспросить его о сути исследований, о том, что именно произошло пятнадцать лет назад.

– Можно попробовать его разбудить? – спросила она у старухи.

– Попробовать-то можно. Но даже если разбудить – будет капризничать да кричать, как малый ребенок. – Старуха посмотрела на Машу мягким взглядом, как смотрят на неразумного, но еще не слишком испорченного ребенка. – Ты, слышь-ка, иди уже. Поговорила чуток, и будет. Пропиши в своей газете, что никто не должон лезть в Божье дело. И что любой, кто осмелится, вот так же и кончит, как Левушка. Поняла ль?

– Поняла, – ответила Маша.

– Ну, ступай себе с Богом.

«Сколько еще оживших мертвецов встречу я в этом поселке?» – невесело подумала Маша, вспомнив лица Илоны Сафроновой и Льва Рутберга.

Покинув дом старухи, она почувствовала неприятную сухость в горле и острое желание выпить. Бокал прохладного белого вина пришелся бы весьма кстати. Но только где его возьмешь в этой Богом забытой дыре?

С полминуты она стояла посреди улицы, под серым, безрадостным небом, поеживаясь от слишком сильных порывов ветра, и размышляя о том, что делать дальше.

Со стороны кафе ветер доносил запах свежеиспеченной сдобы, и голод говорил ей о том, что хорошего вина она там, конечно, не достанет, но выпить чашку кофе и съесть пару рогаликов сможет.