Падение Гипериона - Дэн Симмонс

Вскоре под ногами вместо песка оказались чахлый утесник и игольчатая трава возвышенности. Мартин Силен неотрывно глядел на руины Града Поэтов. Ламия взяла влево, оставляя город в стороне. На пути начали попадаться полузасыпанные шоссе, мощеные каменными плитами. Одни опоясывали город, другие уходили в пустошь, теряясь в песках.

Силен отставал от Ламии все заметнее, а потом и вовсе остановился. Он уселся на поваленную колонну – часть былых ворот, сквозь которые каждый вечер проходили когда-то трудяги-андроиды, отработав день на полях. Поля бесследно исчезли. От акведуков, каналов и шоссе остались одинокие камни, впадины в песке или источенные временем пни – останки деревьев, защищавших когда-то пруды и каналы и затенявших живописные тропинки.

Силен вытер лицо беретом. Град по-прежнему был белым… белым, как кости, вынырнувшие из ползучих дюн, как зубы во рту вырытого из-под земли бурого черепа. С места, где он сидел, Силену были видны кое-какие строения. Они почти не изменились с тех пор, как он видел их в последний раз, а было это более полутораста лет назад. Недостроенный, но все равно величественный Амфитеатр Поэтов лежал в руинах; белоснежный гость из чужих времен Римский Колизей весь зарос пустынными вьюнками и фанфарным плющом. За огромным атриумом, открытом ветрам и солнцу, тянулись разрушенные галереи… Силен знал, что здесь потрудилось не время, а щупы, копья и динамит бестолковых гвардейцев Печального Короля Билли, которые хотели прикончить Шрайка. Это было уже после эвакуации горожан. Вояки натащили всяческой электроники и лазеров, чтобы разделаться с Гренделем, после того как он славно полакомился в пиршественном зале.

Мартин Силен хихикнул и уронил голову на грудь – от жары и усталости все плыло перед глазами.

Впереди возвышался огромный купол Обеденного зала, где когда-то утолял голод и он. Сначала – среди сотен собратьев по искусству, затем, в настороженном молчании, с кучкой последних обитателей города, оставшихся здесь по каким-то своим, теперь уже никому не ведомым причинам, и, наконец, в одиночестве. Полном одиночестве. Однажды он уронил бокал, и этот звук полминуты грохотал эхом под сводами, испещренными вязью виноградных листьев.

Наедине с морлоками, сострил Силен. Но в итоге не осталось даже морлоков для компании. Только его муза.

Внезапно раздался шум, словно что-то взорвалось неподалеку, и стая белых голубей взлетела из кособокой башни в бывшем дворце Печального Короля Билли. Силен глядел, как они кружат в гудящем от зноя небе, дивясь, что им удалось выжить и прожить несколько веков здесь, На краю света.

Впрочем, если уж он выжил, почему бы и им не попробовать?

В городе – тень, сумрак. Целые озера живительной тени. Интересно, действуют ли еще колодцы, осталась ли еще пресная вода в огромных подземных резервуарах, возникших (или сооруженных) задолго до прилета сюда человеческих кораблей-ковчегов. Он вспомнил свой рабочий стол – антикварную редкость со Старой Земли, стоявший в каморке, где были написаны многие из его «Песней».

– Что случилось? – рядом выросла вернувшаяся за ним Ламия Брон.

– Ничего. – Он посмотрел на нее, сощурив глаза. Не женщина, а какое-то приземистое дерево: темные ноги-корни, загорелая кожа-кора… Ходячий сгусток энергии. Силен попытался вообразить ее утомленной… но сам взмок от пота. – Я тут сообразил, – начал он. – Мы зря отправились в Башню. Здесь, в городе, есть колодцы. А может, и запасы продовольствия.

– Угу-у, – протянула Ламия. – Мы с Консулом это уже обсудили. Несколько веков Мертвый Град грабили все кому не лень. Паломники к Шрайку уничтожили все запасы еще полвека назад. А что касается колодцев… водоносный слой сместился, резервуары загрязнены. Мы пойдем в Башню.

Кровь прилила к щекам Силена. Его невыносимо раздражала самоуверенность этой, с позволения сказать, девицы, ее инстинктивная убежденность, что в любой ситуации последнее слово остается за нею.

– Пусть так. А я все-таки схожу разведаю, – отрезал он. – Если повезет, мы можем выгадать кучу времени.

Ламия встала перед ним, заслоняя солнце. Ее черные волосы сияли вокруг головы, как солнечная корона при затмении.

– Нет. Так мы только потеряем время и не успеем вернуться до темноты.

– Ну и катись! – заявил поэт неожиданно для самого себя. – А я пойду взгляну на станцию водоснабжения. Я знаю продуктовые склады, которых ни одному паломнику не отыскать.

Он увидел, как вздулись мускулы на руках Ламии: она решала, не схватить ли его за шиворот, чтобы потащить обратно в дюны. Ведь они прошли всего треть пути до подножия гор, где начинался длинный подъем к лестнице Башни.

– Мартин, – устало произнесла Ламия, передернув плечами. – От нас зависит судьба остальных. Пожалуйста, не упрямься!

Силен демонстративно уселся поудобнее, прижавшись спиной к колонне.

– Да пошла ты, – пробормотал он, а затем взорвался: – Я устал! Ты сама знаешь, что в любом случае тебе достанется девяносто пять процентов работы. Я же старик! Ты и вообразить себе не можешь, как я стар. Позволь мне остаться и немного отдохнуть. Может быть, я найду какую-нибудь пищу. Может, напишу что-нибудь.

Ламия, присев на корточки, ткнула в его рюкзак.

– Так вот что у тебя там! Твоя поэма.

– Конечно, – подтвердил Силен.

– И ты все еще думаешь, что соседство с Шрайком поможет тебе закончить ее?

Силен пожал плечами, из последних сил борясь с головокружением.

– Да, он – убийца, этот блядский Грендель, выкопанный в аду, – сказал он. – Но он моя муза.

Ламия вздохнула, прищурившись, посмотрела на солнце, уже сползающее к горам, а затем оглянулась назад.

– Возвращайся в долину, – предложила она негромко и добавила, немного помолчав: – Я тебя провожу.

Силен улыбнулся потрескавшимися губами:

– Возвращаться? А что мне там делать – играть в преферанс с другими стариками, пока эта тварь не пожалует к нам? Премного благодарен, но я лучше чуть-чуть здесь посижу и чуть-чуть поработаю. Иди, женщина. Ты можешь взвалить на себя больше, чем три поэта вместе взятых. – Он снял с себя пустые рюкзаки и фляги и протянул ей.

Ламия сжала спутанные лямки в кулаке, маленьком и твердом, как головка стального молотка.

– Ну, ладно, не дури. Мы можем идти медленнее.

Поэт с трудом поднялся, разозленный ее жалостью.

– Будь ты проклята, о дочь Лузуса! Если ты вдруг запамятовала, я тебе напомню, что все паломничество затеяно ради свидания со Шрайком. Твой друг Хойт этого не забыл. Кассад тоже все понял, и сейчас сраный Шрайк, наверняка, жует его безмозглые военные косточки. Ничуть не удивлюсь, если и тем троим в долине уже не нужна вода. Иди! Проваливай! Я сыт по горло твоим обществом.