Высокая макуша - Алексей Корнеев

27 марта. Крестного моего мобилизовали. Наверно, как и отчима, в стройбат. Тетя Аксюта, Катя и Витя ездили в военкомат, проводили его. Только проводы, а когда же будем встречать с победой?

А сегодня отправились на фронт знакомые бойцы. Когда веселый Оганесян и суровый с виду Киселев получили винтовки и все прочее, что положено фронтовикам, когда распростились с нами, оставив кто сухарь, кто сахару кусок, так сердце захолодало: скоро ли кончится эта война?

2 апреля. Ездила тетя Аксюта на станцию, видела там наших деревенских и узнала новость: вернулся дедушка Иван Баранов. Дальше Белева угнали его немцы с обозом, да исхитрился он как-то, удрал от них и прятался в чужой деревне. И хорошо, что не растерялся, а то бы, может, до Германии погнали.

8 апреля. Заметно потеплело, в полдни стал оседать и мокнуть снег, а по дорогам образовались глубокие просовы. На крутых буграх затемнели уже лысинки, журчат, подстраиваясь под трели жаворонков, не совсем еще смелые, незамутненные ручьи. Внизу, на уцелевших лозинах нашей усадьбы, на бугорских и луканиных березах лохматыми шапками чернеют гнезда грачей, и горластый их крик перекатывается по буграм и низинам с утра до вечера, веселит людей, отвыкнувших от него за долгую зиму.

Моя елизаветинская жизнь кончилась. Я поспешил убраться оттуда до половодья, и теперь, будто год не видел своей деревни, наверстываю за зиму, бегаю с ребятами в насквозь промокших старых валенках. Первым делом мы обследовали места, где отступали немцы с обозом. И не зря. Возле речки, у Грунчева переезда, мне попался немецко-русский карманный словарик, и я обрадовался, подумав, как пригодится эта находка, когда снова пойду в школу. А потом и книгу немецкую нашел, документ их какой-то, складные маленькие ножницы.

Кто-то пустил слушок, что Витька, двоюродный мой брат, нашел трофейные немецкие часы. Слух этот докатился до штаба воинской части, которая стоит у нас и в Арсеньеве. Туда и позвали Витьку на допрос: верно ли, что часы он нашел, а может, мину заводную? Витьку допрашивали долго, вызывали свидетелей, молодой лейтенант горячился, все пытался довести до конца это дело. Но так и не довел: откуда же у Витьки часы, если кто-то выдумал шутку? А вот ракету мы нашли — это правда. Жаль, что ракетницы нет, а то бы попробовали выстрелить.

12 апреля. Неожиданно на короткую побывку явился отчим, принес в кармане пяток сухарей да мыла полкуска.

— Кабы сольцы-то немножко, — вздохнула мать, принимая небогатый гостинец. — Так и едим несоленое, никакого аппетиту.

— Где же ее взять? — развел он руками.

Потом рассказал, что из Старых Лесок стройбат его перевели в Молочные дворы, за десять километров от нас, и что наши готовятся к наступлению, подходят танки, пушки, и под Белевом немцу теперь не удержаться.

— Ну, слава богу, может, недолго осталось терпеть, — просветлела мать от этих слов.

Отчим ушел обратно перед самым половодьем, надеясь прийти в другой раз, если отпустят посуху на денек: авось, мол, недалеко тут, от Молочных дворов, два часа ходьбы. Дедушка Матвей, его отец, переписал откуда-то «Живые помощи» и снабдил этой молитвой. «Господняя бумага», как называли ее в народе, пошла по людям перед приходом немцев, и теперь, кажется, она была во всех домах. Потому что вроде спасала она от вражеской бомбы и пули, от смерти на войне и где угодно.

— Думаешь, поможет? — спросил отчим, принимая молитву.

— А ты верь, верь, — наказывал дедушка Матвей. — Читай ее почаще да бога вспоминай.

Отчим усмехнулся, однако сложил листок, сунул его в боковой карман и с тем распрощался. Не сказал он только, что и стройбатовец на таком же полозу, как фронтовик: куда понадобится, туда и пошлют, и от смерти его, если быть тому, никто не отведет.

14 апреля. На улице тепло, хотя и пасмурно. Вчера тронулась вода из лощин, а нынче уже заметно прибыла. Давно уж ей пора, запаздывает весна.

После полудня в доме тети Насти Панюшкиной, где поместилось правление колхоза, сошлись на собрание обе наши деревни. Тесно было и темно от дыма, хотя редко у кого имеется махорка, не говоря уж о папиросах (курят теперь черт-те что: и труху сенную, и листья лозиновые, и всякий мусор). Новый председатель колхоза дядя Федор Козлов еле был виден в дыму, и глухой его голос, казалось, тонул в нем, как в вате. Он говорил, что сдвинули наши немца, здорово от Москвы турнули, но враг пока силен, снарядов и пушек наготовил ой-ей сколько, и борьба с ним будет не на живот, а на смерть. И потому все должны соединиться в одно дыхание, тыл должен помогать Красной Армии, ничего не жалея. А теперь вот заем у нас Родина просит, на наши сбережения надо пушек побольше наделать, танков с самолетами, да поскорее покончить с врагом.

— Что ты там, Федор Сергев, развез на десять верст? — прервал его бригадир дядя Василий Луканин. — Ты дело говори, понимаешь, хлебом или деньгами помочь?

Дедушка Матвей Кузнецов, как секретарь собрания, навострился над протоколом: писать Луканина в прениях или так он язык развязал.

— Продолжай, продолжай, Василь Никифоров, — уступчиво сел Козлов на свое место.

— А что тут, понимаешь, продолжать, — поднялся под потолок Луканин, оглядывая собрание. — Подписывай, кто сколько в силах, и весь тут разговор, понимаешь. У меня немцы корову последнюю отобрали, и то, ежели надобно, могу овцу пожертвовать.

— Мы говорим про заем. Деньгами сколько можешь? — снова поднялся из-за стола председатель.

— Продам овцу, понимаешь, вот и деньги. Пиши три сотни.

— Ну что ж, записывай, — повернулся Козлов к счетоводу.

Так и началось с Луканина, дом за домом. Кто двести пятьдесят рублей, кто двести или полтораста. И до нас дошел черед.

— Кузнецова Марья Григорьевна? — окликнул председатель.

— Да что вы ее трогаете, — вступилась тетя Аксинья Кузнецова. — Живет в чужом углу, что с нее взять!

Я стоял у самой двери, скрытый головами и спинами передних, но вдруг у меня вырвалось само собою:

— Сто пишите, сто!

— Это кто же там голос подает? — воззрился Козлов.

— Малый ее сказал, — пояснили. — Хозяин молодой.

— От горшка два вершка.

Кто-то толкнул меня слегка, кто-то шикнул: «Где ты их возьмешь, деньги-то?», но председатель тут как тут:

— А может, они взаймы у кого-нибудь попросят.

— Хватит болтать-то зам! — снова оборвала его тетя Аксинья. — Им бы самим дать взаймы, а вы — может, да поможет…

— А я работать пойду, — снова выкрикнул я, но не так уже громко, потому что и сам оробел, не представляя, какой из меня работник.

Я выскочил из правления, прибежал домой и похвастался матери. Услышав про заем, она только ахнула:

— А где же, малый, возьмем-то мы эту сотню? Душегрейку последнюю продать — и то никто не купит.

— В пастухи пойду, заработаю, — уверил я мать. — Займи у кого-нибудь, а потом отдадим.

— Ладно уж, раз все — так все, — согласилась она.

21 апреля. Первая военная весна припоздала, зато и разыгралась вовсю. На пятый день так прибыло воды, что глянули утром, а моста на речке как не бывало — до бревнышка снесло.

С нетерпением дожидаюсь, когда пройдет половодье, пообсохнет земля и выгонят деревенскую скотину. Но пастухов, оказывается, у нас наняли — двух эвакуированных из Ульяновского района, ребят по семнадцатому году. Выходит, не доверили мне. Остается надеяться на авось, на соседние деревни. Мать прослышала, что нет еще пастухов в Ушакове, а бабушка Улита пообещала узнать об этом в Гамове.

А пока Луканин пошел нам навстречу: разрешил собирать зерно возле риги, где оставалось оно неподметенным после зимней молотьбы. Мать то веником его сметает, то ползает на коленях, сгребая вместе с талым снегом. Я помогаю ей, потому что до сих пор она как следует не выздоровела. Мокрое зерно ношу к колхозной конюшне и рассыпаю по железной крыше, где солнце припекает так, что крыша нагревается вроде печки. Собрали уже пудов на десять, из которых после сушки должно выйти не меньше половины. Это все-таки хлеб, а то живем сейчас впроголодь: едим одну похлебку несоленую да картошками прикусываем тоже несолеными. Поешь, а через час опять охота. Даже капусты квашеной нет — стыдно стало матери просить ее у людей.

Скорее бы в пастухи!

24 апреля. Быстро, на глазах освобождается земля от последнего снега, торопится наверстать опоздание. И хотя солнце то светит, то скрывается, а все-таки пригревает, и ребята уже затеяли лапту посреди деревни, где просохло. Лучше всех играют Андрей Чумаков, Ванька Тимофеев да сестра его Нинка, Витька Гаврилов, Катя и Лена Антиповы, Маруська Бугорская в Шурка Черникова. А то в «войну» затеют. Но тут что-то плохо получается: никто не хочет, чтобы назвали его немцем, а все идут на сторону красных. Так и срывается военная игра.