Армейская пора - Михаил Леккор

Я этому пацанскому приему был обычен давным — давно, поэтому практически машинально отбил ногу и перехватил руку.

— Ай! — Маша, не ожидая этого, буквально зависла на одной ноге и держалась горизонтально только за счет того, что я ее держал за шелудивую руку.

Можно, конечно отпустить и руку и тогда она просто упадет, но я пожалел ее, все же супруга, да еще, возможно, беременная. Вместо этого прочитал ей нотацию:

— Жена моя, ты, похоже, уже привыкла, распускать руки. Между тем, это не самый лучший способ поддерживать семейные отношения.

Маша вспыхнула, но сдержалась. Она удержалась на ногах, отняла свою руку у меня. Я отпустил, вот еще. Потом заговорила, чуть-чуть передразнивая меня:

— Муж мой, а ты знаешь, что армейских лыжников Вологды тесно курирует ЦСКА? И они еще до армии интересовались тобой, я слышала телефонный разговор отца с армейцами, а он никогда не умеет делать тихо.

— Но ты ничего не говорила о том, что знала это, — уже серьезно сказал я. Лишь уж начали говорить, то все!

— Я много чего знаю, что тебе вредно слышать, ну и что? — пожала плечами она, решив, видимо, также, — а ты знаешь, что отец, наконец-то, вдребезги разругался с нашим обкомом и теперь лежит на больничной койке. Он уже не главный тренер!

— Странно как-то, — меланхолично удивился я, — у Александра Петровича всегда были сложные отношения с партийной структурой, но с Валерием Константиновичем он вроде бы хранил относительно хороший настрой.

— Ты даешь! — криво улыбнулась Маша, — совсем заблудился в этой самой ГДР. У нас, между прочим, в стране и в Удмуртии перестройка. Марисов снят и отправлен на пенсию. Горбачев направил нам нового первого секретаря — Петра Семеновича Грищенко, что б ему весело было на том свете.

Грищенко в Удмуртии, как и его протеже в стране, начал снимать все и все. У нас в команде, кроме отца, сняты все его заместители, даже по администртивно-технической работе. Меня оставили, потому что я на декрете. Понял хоть?

— Естественно, понял, — невесело засмеялся от нехороших новостей я, — так соскучился, каждый сантиметр глазами прощупал, увидел, что талия хоть не очень, но пополнела.

— Хоть бы поздравил, — упрекнула она, — а то хожу, как на партийном собрании, все дела и дела, никто не говорит, что я женщина.

— Э-э? — сделал вид, что не понял я, потом как бы сдался, нехотя сказал: — ладно, поздравляю себя, что жена забеременела. Хватит, Маша?

— Да ты… — чуть не захлебнулась она, не зная, то ли горевать, то ли смеяться от моих слов, — ты-то тут причем, наглый такой!

— Позвольте, позвольте, — запротестовал я шутя, — вот рождение ребенка, это, преимущественно, заслуга женщины. Мужчины тут заслуга второстепенная. Но зачатие — тут доля, я считаю, равная.

— А? — подумала она, помолчала, нехотя призналась, — может быть, — продолжила рассказывать: — так вот, почему я знаю, что меня невозможно снять? Этот свин уже попытался снять меня с должности, сначала сам, потом при помощи Грищенко.

— Ого, — поразился я накалу страстей, — и как ты отбилась?

— Да как, — причмокнула жена, сказала специально простонародно, — обнакновенно. Написала в ЦК, пожаловалась, что беременную женщину, чей муж в армии на действительной службе. Оттуда и позвонили, чтобы отстали. Но работать в Удмуртии я уже не смогу, если только не в деревенскую школу. Поехали к тебе в Зуру?

На счет работы и жизни в моем селе, Маша, естественно, мягко шутила. Ей, горожанке в каком-то там поколении деревенский быт был категорически противопоказан. Да и как-то это выходило как капитуляция только непонятно за что и неизвестно как.

Грищенко я не очень-то привечал. Ненавидеть его было не за что, любить тоже. Типичный застойный бюрократ провинции, волей случая вознесенный на пост главы региона. В прошлой жизни я с ним никак не связывался. Хотелось верить, что и нынче не стану встречаться.

Так, что же рассматривать текущие дела, то я и раньше видел необходимость связываться с какой-либо сильной системой, в которой развивается биатлон. Правда, ЦСКА в этом списке был в конце. Ну а почему бы и нет?

— Давай, Маша, поговорим о будущем. Делать нам, также как и отцу, в значит и матери тоже, в Удмуртии уже нечего. За своих родителей я не беспокоюсь, простые крестьяне, им терять нечего, а здесь уже не сталинские времена. А так, и надо и тянет в Москву. Как ты на это смотришь?

Мария энергично кивнула. Мол, я согласна, а как еще. Собственно, я так понимаю, весь этот спич она произнесла с одной келью — убедить меня уехать из нашего региона. Зачем же она, ха, будет, против. Это меня надо сдвигать.

Ну да, я знаю свои недостатки. И самый из них главный, по родителям, — домосед ужасный, шпалой не сдвигаемый. Но я это знаю и всемерно с этим борюсь. Главное, чтобы женщина, в данном случае, жена Маша, привела не бестолковые женские эмоции.

Ведь от этого я, наоборот, интуитивно, начинаю бороться, и фиг ты меня сдвинешь. А вот если ты сумеешь показать логичные доводы, что для женщин очень трудно, но возможно, если поднапрячься, то сделаю!

Однако, здорово. Нет, я, разумеется, понимал, что мой переезд в Вологду, в спортроту, чья главная специфика как раз составляла лыжный спорт, изменит мое будущее. Но предполагал, что ограничит армейским отрезком, не более.

А оказалось, что дома у меня больше не существует, работа и квартира лишь представляется. И мой переезд на русский Север знаменует новый этап во всей жизни, хотелось бы верить, долгой и плодотворной.

Тогда моя поездка в Ижевск, некогда вообще не предполагаемая, а потом обозначенная, как сугубо второстепенная, проявилась вдруг яркими, сочными красками. Мне надо там выступить и желательно победоносно. Пусть возможные командиры из Вологодской спортроты и даже, если повезет, функционеры из ЦСКА, увидят мои потенциальные способности. А там будет видно.

Выехали из Москвы мы, по возможности, скоро. И это оказалось аж теперешний вечер. Ничего не поделаешь, время, как обычно, определялось не нашими хотелками, а будущими событиями, где главным было соревнования «Ижевская винтовка».

И наиболее важными свершениями из подготавливаемых стали мои разговоры с московским сотрудником из главного штаба ЦСКА. Это, кстати, оказался уже мой знакомый, не то, чтобы сильный, но все-таки, — Максим Ярославович Катеревич,