Три прыжка Ван Луня. Китайский роман - Альфред Дёблин

Теперь два отряда заняли позиции на противоположных сторонах квадратной площадки. Знаменная рота построилась в круг; маньчжуры отчаянно жестикулировали и о чем-то спорили. Насмешки, бранные слова… Можно было видеть, как две их лошади топчутся одна против другой; всадники отбросили копья, боролись, перегнувшись с седел, упали и покатились по земле. Когда со стороны города загремели оскорбительные выкрики — подобные железным прутам, которыми дразнят хищников, — маньчжуры обратили к «амфитеатру» распухшие от ярости лица, привстали на стременах и яростно затрясли копьями, собираясь метнуть их в зрителей.

Но уже бежали через поле братья, быстро оттаскивали подальше покалеченных конскими копытами товарищей, пританцовывали — безоружные, с непокрытыми головами, босые — вокруг застывших в ожидании маньчжуров, под предостерегающие возгласы зрителей: «Нет, нет, нет!» И вот уже первые из них вспрыгивают на спины лошадей, пытаются отнять копья у звероподобных всадников; их сбрасывают пинками и ударами кулаков. Когда они схватились за дорогие уздечки, так что кони поднялись на дыбы, оба офицера отдали короткие команды — и ряды всадников разомкнулись. Силачи маньчжуры, обхватив тщедушных братьев за горло, поднимали их высоко в воздух, как поднимают за ручку ведро, — и потом на скаку отшвыривали от себя, затаптывали. Ни один из впавших в буйство всадников более не узнавал другого: они кидали своих врагов на землю и кололи их копьями, свесившись ниже голов и грив скачущих галопом коней.

Неистовая, жаждущая крови и убийства орда — перекошенные разинутые рты, задыхающиеся бронхи, напрягшиеся руки, выпученные глаза, взмыленные конские морды — покатилась им навстречу; тысячеголосый лихорадочный вой нависших над их спинами зрителей обрушился на плечи, лишая последних сил. Сверкание мечей, удары молотильных цепов, протяжные стоны пронзенных копьями, топоры, рассекающие воздух, грезящие наяву братья, крестьяне, деловито вершащие ратный труп, хрипы умирающих, ржание коней, бессловесные корчи, железные руки, протягивающиеся от седла к седлу, пот, пыль, кровь перед почти ослепшими глазами, стрелы, летящие со стороны города. У распахнутых окон домов, на крышах, на ступенях «амфитеатра» — безвольные всхлипывания, прерывистое дыхание, короткие вспышки ярости, объятия, неудачные падения. Ибо ни один маньчжурский пленник уже не гарцует на коне.

Кто-то из царей-законодателей, перегнувшись вперед, подал знак. И прямо перед ним, в предыдущем ряду, грянула барабанная дробь, а из черного леса-задника завыли трубы; громоздкие запряженные волами телеги со скрипом двинулись через поле. Потешная битва закончилась. Теперь надлежало заняться уборкой, согнать в один табун разбежавшихся коней.

Прошел час; зрители успокоились. На лица горожан легла печать удовлетворения. Тогда с плоского холма, наподобие театральных подмостков возвышавшегося посреди равнины, зазвучала тихая мирная музыка: мелодия, которая выплеталась свободно, вновь и вновь возвращаясь к своему истоку. Ее старательно выводили бамбуковые свирели и флейты; в паузах стрекотали цимбалы, звенели бронзовые колокольчики; в качестве сопровождения щелкали кастаньеты. Через некоторое время к музыкантам-мужчинам присоединилась длинная вереница сестер — в дорогих украшениях, с развевающимися красными шнурами, прикрепленными к матерчатым шапочкам; их шелковые наряды шелестели; они размахивали четками и магическими мечами — умиротворяли растревоженных духов поля. Остановившись у подножия холма и отвернувшись от города, они запели под аккомпанемент оркестра.

Все братья, сестры и горожане увлеченно слушали это пение, и в души их проникала сладкая печаль. Музыка захватила всех; мало кто, опуская в восторге глаза, помнил еще о недавнем шуме сражения. Люди разжимали кулаки, устраивались поудобнее, отвернувшись от поля битвы, подпирали руками головы. Бронзовый колокол деликатно отбивал такт.

Потом опять раздались призывные крики, и расслабившиеся было зрители вновь встрепенулись, выпрямились. К холму приближались ряженые. Начиналась новая игра. Сидевшие в «амфитеатре» братья и сестры перешептывались; их слова передавались по рядам вверх: к нам, мол, пожаловали Восемь Бессмертных.

Исполнявшие эти роли братья не особенно тщательно подбирали себе костюмы: некоторые, хотя и прикрыли лица масками, а в руках держали священные эмблемы, остались в своих же поношенных халатах и шли босиком. На холм поднимались старики, с жестяными обручами на головах вместо нимбов.

Седобородый Чжун Лицюань[162] тащил огромный деревянный меч, конец которого с трудом поддерживали два мальчугана; горбатая старуха обмахивала его нелепым веером размером с раскрытый зонтик. Этот старик когда-то изготовил эликсир бессмертия, потом являлся на земле во многих обличиях, умел ходить по воде; и никогда не расставался со своими волшебными атрибутами — веером и мечом.

За ним шагал Патриарх Люй[163], именуемый также Гостем Преисподней; его маска изображала добродушное улыбчивое лицо; он волок за собой тележку, в которой покачивались низкий стул и подставка с красным полотенцем, фарфоровым тазиком, широким бритвенным ножом.

Дальше следовали Цао Гоцзю[164] и все остальные. Два последних бессмертных сидели боком на мулах[165].

Взойдя на холм, старики встали в кружок и поприветствовали взмахами рук музыкантов, а также всех остальных братьев и сестер; кое-кто из ряженых, чтобы унять дрожь в коленях, уселся на песке.

Радостный ропот со стороны города. Из леса вынырнул изящный экипаж, запряженный жеребенком; в двухколесном кузове, который казался выточенным из цельного куска нефрита, сидел, держа поводья, бородатый карлик; за первым экипажем медленно катился второй, тоже запряженный жеребенком: из кузова-раковины выглядывала маленькая девочка, в руке она беспечно сжимала высокий стебель, напоминающий зеленую водоросль; один длинный лист свисал вниз.

Толпа зашумела, громкое «Ах» прошелестело над рядами зрителей, выпорхнуло из окон, поплыло над крышами: то было растение чжи, дарующее бессмертие. Горожане и крестьяне колебались между желанием увидеть редкое зрелище и интересом к тому, как поведут себя братья и сестры в нижних рядах: они понимали, что на площадке разыгрывается действо, непосредственно касающееся их самих, но вместе с тем хотели подкрепить ощущение святости, наблюдая за членами секты.

Для тех же все было подлинной реальностью, а не игрой. Они смеялись и протягивали руки, с нетерпением ждали осуществления своей мечты, и слезы счастья стояли в их глазах. Ведь сами бессмертные махали им с холма!

Теперь музыка прекратилась; и тут же зазвучала снова, но уже по-другому, в стремительном ликующем ритме: к прежним инструментам прибавились барабаны и тарелки. И под этот аккомпанемент со стороны леса приближалась торжественная процессия. Бессчетные глашатаи в желтых куртках, люди с опознавательными знаками, с гонгами в руках. Восемь носильщиков несли украшенный знаменем и изображением дракона паланкин с плотно задернутыми желтыми занавесями; далее следовали два паланкина поменьше и замыкающий эскорт.

Сама Божественная Матерь, Царица Западной Горы Сиванму возвращалась в свое облачное царство.

Над холмом, над рядами «амфитеатра» повисла тишина; потом всё разом зашелестело, зашумело: зрители — неисчислимое множество — шесть и еще шесть раз коснулись лбами земли.

А шествие Божественной Матери не кончалось. За паланкинами шли ликующие мужчины, женщины; они размахивали красными шнурами; босые, беспорядочно бегали и прыгали вокруг; танцевали, задорно кувыркались на песке, носили друг друга на плечах; мужчины обнимали женщин, брали на руки малышей. Их пение сперва казалось нестройным, неразборчивым; но когда процессия приблизилась, все услышали, что это песни проституток — те самые, которые сестры часто исполняли под цитру, чтобы привлечь внимание крестьян.

В «амфитеатре» братья и сестры внезапно вскочили с мест, толкались, что-то кричали друг другу, показывая пальцами на процессию, выкликали имена — мертвых друзей и подруг, погибших в схватке с бандитами и позже, во время пожара в монастыре. Это были они — их маски; люди узнавали каждого по отдельности; и радостно приветствовали их — а те отвечали, — и звали по именам, и приглашали к себе. Сестры распустили волосы, приветственно махали охапками травы. Братья, не помня себя, закрывали ладонями лица, плакали, обнимая друг друга, скидывали на землю халаты, сандалии, шляпы, чтобы поскорей добежать до участников шествия. А там, внизу, умершие братья и сестры собрались вокруг паланкина Желтой Царицы Западного Рая, которая теперь раздернула занавеси и обращала на все стороны света свое надменное накрашенное лицо.