Земля Жар-птицы. Краса былой России - Сюзанна Масси

Ничто не дает лучшего представления о богатстве фантазии и воображения русских, чем народные сказки. Нет другой такой страны, в сокровищнице которой хранилось бы так много волшебных историй — искренних, мудрых и полных жизненной силы. В отличие от немецких сказок, здесь нет и в помине страха смерти. Напротив, они рассказывают о том, как выживают слабейшие, эти сказки полны очарования и грубоватого народного юмора. В них скромный простой человек торжествует над богатым и влиятельным, побеждает сила правды и чистого сердца, прославляются любовь и почитание природы. Рыба с волком здесь разговаривают, как братья; герои причудливы и фантастичны. Вот Баба-Яга, злая ведьма, летающая в ступе по воздуху, погоняя метлой. Она живет в избушке на курьих ножках, которая может пуститься вдогонку за своей жертвой. А вот Кащей Бессмертный, злой колдун, хранящий секрет своей власти — иглу — внутри яйца. Есть тут и рыбак с жадной женой, потерявшей все из-за своей непомерной алчности, Снегурочка, сотворенная из снега, которая тает под лучами весеннего солнца, Дед Мороз с леденящим дыханием, с огромной косматой бородой и с волосами, похожими на снежные вихри.

В этих сказках снова и снова появляется Иванушка-дурачок, простоватый малый, который все спит на печи, но в конце концов оказывается гораздо сообразительнее, чем считали окружающие. Также часто встречается и Иван-царевич, самый добрый и искренний, обычно младший из трех братьев, который так покорен судьбе и верен своему слову, что соглашается взять в жены лягушку. В одной из множества сказок о Жар-птице Иван усердно сторожит сад своего отца и ловко вырывает перо из хвоста Жар-птицы. С его помощью Ивану удается победить злого Кащея и добиться исполнения своего сокровенного желания.

Передаваемые с незапамятных времен из поколения в поколение нянюшками и бабушками, любимые народные сказки стали неиссякаемым источником, из которого черпали вдохновение русские художники девятнадцатого-двадцатого столетий. Причудливые сюжеты, рифмы и отзвуки этих сказок вплетались в стихи Пушкина, рассказы Гоголя и произведения многих других российских писателей.

Полные мудрости и поэтичных повторов, эти народные сказки с их утешающими и убаюкивающими выражениями («утро вечера мудренее», «любовь — золотой сосуд, он гнется, но никогда не бьется») звучат как музыка. И это не случайно — дело в том, что в самой сущности русского фольклора лежит песня.

Русские от природы очень музыкальны, и их песни издревле отражали их жизнь и историю. В этих песнях тесно переплетаются ритм, слово и мелодия; по русской пословице, «из песни слова не выкинешь». Народ сочинял былины, прославлявшие героев, песни хороводные и плясовые, рождественские гимны и крещенские колядки, предсказывавшие судьбу, песни, с которыми убирали урожай, песни о солдатской доле, плачи и любовные страдания. Люди выражали в песне все — труд и игру радость и горе.

Красота этих песен и зажигательность народных танцев России были почти неизвестны на Западе в начале девятнадцатого века, но музыка великих русских композиторов выросла на их основе. Глинка, Мусоргский, Римский-Корсаков, Чайковский и Стравинский — все они находили в фольклоре и народных песнях темы и мелодии, которые органично вплелись в их музыку. Яркие русские народные танцы со временем проникли в балет, и Русские сезоны Дягилева взбудоражили Европу и принесли русскому балету популярность и немеркнущую славу.

Когда читаешь воспоминания иноземцев, посещавших Россию в прошлые века, всегда встречаешь упоминание всеобщей любви народа к музыке. Путешественники единодушно рассказывали не только о том, как много, но и как замечательно пели русские. Страна, казалось, была наполнена мелодиями. В России пели, когда ехали на лошадях, гребли на лодках, продавали товары на улицах, работали в поле или просто отдыхали. Джон Карр заметил: «Где немец курит в свое удовольствие, русский поет».

В конце восемнадцатого века Вильям Кокс, воспитатель юноши из знатной английской семьи, сопровождавший его в путешествии, писал: «Проезжая по России, я был удивлен музыкальностью местных жителей и их любовью к пению. Даже крестьяне-возницы и ямщики, как только взбирались на облучок, тут же начинали напевать какую-либо мелодию и продолжали петь безо всяких перерывов в течение нескольких часов. Но что меня еще более удивляло, так это то, что иногда они разыгрывали целые представления, исполняя разные партии; я часто наблюдал, как они вступали в своеобразный музыкальный диалог, состоявший из взаимных вопросов и ответов; казалось, они, распевая, ведут обычный разговор. Ямщики пели от начала до конца перегона; солдаты пели на марше; жители сел и деревень — за любой, даже самой трудной работой; из церквей доносились стройные гимны, и среди вечерней тишины я часто слышал, как в воздухе разносились звуки мелодий из окружавших деревень».

В середине девятнадцатого столетия одна из путешественниц рассказала о лодочниках, которых она видела на севере России: «Лодочники красивы лицом, в них есть нечто исконно русское… рубахи яркой расцветки подчеркивают их статность, прекрасно сочетаясь с бородами и льняными волосами. Мотивы их песен монотонны, но весьма приятны, и они поют, передвигаясь в лодке туда-сюда и отталкиваясь длинными шестами на отмелях».

В центральной России, писала та же иностранка, «почти перед каждой избой есть скамейка, и на таких скамейках мы часто видели группы крестьян, собравшихся потолковать и вместе исполнить свои любимые родные напевы под переливчатый аккомпанемент гармошки или балалайки». Немецкий барон Август фон Гакстгаузен, который в середине девятнадцатого века путешествовал по России, отмечал в одном из трех томов своих воспоминаний: «Непринужденность движений и грация российских крестьян делают их восхитительными в танцах. Когда женщины танцуют одни или с партнерами, их движения плавны и неторопливы, а мужчины, особенно казаки, вкладывают в движения своего танца всю страсть, живость жестикуляции и мимики, что придает им особый характер. Когда поют мужчины, их голоса поражают широким диапазоном, тембром и замечательным сладкозвучием. При любой громкости звук не становится резким».

Ни в каком другом обряде нет такого удивительного слияния музыки и песни, как на свадьбе, радостном празднике всей деревни. Свадьба обычно устраивается почтенными пожилыми женщинами, называемыми свахами, и проводится в соответствии с многовековыми традициями.

Вечером накануне свадьбы жениха вели в баню, и он проводил время со своими друзьями, в то время как невеста, по обряду, сидела в углу избы и причитала в окружении девушек, певших грустные песни — она, до той поры свободная, шла теперь в услужение. В день свадьбы жених приезжал на тройке, украшенной разноцветными лентами, бубенчиками и красными платками. Он стучался в дверь и давал отцу невесты символический денежный выкуп. В то время, как все радовались и веселились, жених с невестой тихо сидели рядышком в углу избы, даже не разговаривая друг с другом. Мимо них проходили вереницей их родственники, родители, братья и сестры, старые и молодые представители обеих семей; каждый, подходя, благословлял молодых, а они в ответ кланялись. Все поздравлявшие получали иконы и ломти черного хлеба с солью. Затем жених, невеста и гости направлялись в церковь на долгую церемонию. Во все время службы над головами новобрачных держали венцы, символизировавшие их роли царя и царицы, от которых пойдет новая ветвь рода, а также напоминавшие о страданиях Христа.

Затем вся деревня пировала, танцевала и пела. По традиции на русской свадьбе гости во время пира весело кричат: «Горько! Горько!» И новобрачные должны во время этих возгласов целоваться, чтобы еда и питье казались сладкими.

Одна англичанка, посетившая в 1850-х годах русский север, была приглашена на свадьбу дочери старосты отдаленной деревни на берегу Двины. Она пишет: «Мы едва успели причалить к берегу реки, как староста пришел приветствовать нас и проводить в свой дом. Перед домом собралось много народа; все они казались радостно оживленными и были одеты в свои лучшие наряды; мы шли сквозь толпу вслед за хозяином, который с множеством глубоких поклонов ввел нас в самую лучшую комнату; там уже собралось немало людей. По крайней мере, около тридцати женщин чинно сидели рядами вдоль стен; многие, скрестив руки, оставались почти неподвижными. Их ярко расцвеченные шелка и броские головные уборы производили неизгладимое впечатление. Сама невеста, миловидная девушка лет семнадцати, сидела в переднем углу комнаты по правую руку от жениха. Перед ними стоял стол, покрытый белой скатертью и со вкусом украшенный гирляндами из искусственных цветов и бантами из розовых лент. На нем были расставлены свадебные пряники, испеченные из муки с медом и посыпанные сверху миндалем; вокруг стояли блюда со сладостями, вареньем и сушеными фруктами. Мне объяснили, что по обычаю невеста не должна разговаривать со своим женихом. Когда мы подошли с поздравлениями, молодожены приняли их с благодарностью и поклоном. Староста велел поставить стулья как раз напротив стола, так что у нас появилась прекрасная возможность рассмотреть наряд невесты и полюбоваться им. Ее голову украшал головной убор высотой почти в тридцать сантиметров, убранный золотом и жемчугом, и все это сооружение обвивала золотая лента с кружевной каймой; в уши были вдеты роскошные кольца, а на шее красовались бесчисленные ряды жемчуга. Кофта невесты из золотой парчи с короткими и чрезвычайно широкими батистовыми рукавами была окаймлена вышивкой из жемчуга; рукава, подвязанные голубой лентой, оканчивались кружевной рюшкой. Это был русский народный наряд. В разных губерниях костюмы могут различаться, и они не везде одинаково богаты. В той семье староста, человек зажиточный, был не только главой деревни, но и имел собственные лавки в Москве и Санкт-Петербурге. Я заметила, что пальцы невесты были унизаны кольцами… казалось, ей дали украшения, принадлежавшие всей семье. Что касается жениха, — это был приятный на вид парень лет двадцати двух, очень опрятно одетый в длинное синее пальто, называемое кафтаном, которое застегнуто наглухо высоко у шеи. Нам подали чай, кофе, вино, конфеты, пироги, фрукты и другую еду… Я заметила, что ложки были тульской работы, с виду золотые, но на самом деле из позолоченного серебра, украшенные причудливым цветочным узором, который, как мне объяснили, наносят посредством травления. Думаю, что секрет такой техники известен лишь в России.