Проигравшие победители. Русские генералы - Алексей Порошин

Очень разнятся между собой характеристики и воспоминания о Н. В. Рузском конца XIX в. – начала XX в. и времени, предшествующему Первой мировой войны.

Молодого офицера Н. В. Рузского отличали хорошие организаторские способности и военные знания. Он был прост в обращении, но его считали большим карьеристом. Аттестационный список, заполненный 1.01.1893 г. начальником 32-й пехотной дивизии генерал-лейтенантом Плаксиным на начальника штаба дивизии Н. В. Рузского, зафиксировал, что у аттестуемого «…Нравственные качества отличные…».

В памяти сослуживцев периода службы в Киевском военном округе (1896–1902 гг.) генерал-квартирмейстер генерал-майор Н. В. Рузский остался блестящем и знающим офицером Генерального штаба. «В часы службы он был строгий начальник, а вне службы добрый приятель, готовый весело провести время за бутылкой хорошего вина. Как генерал-квартирмейстер он блестяще руководил работами своего отдела, и генерал-квартирмейстерская часть была для нас, молодых офицеров, прекрасной школой». Отрицательные качества отдельных офицеров штаба округа сглаживались «умным и крайне доброжелательным генерал-квартирмейстером – Н. В. Рузским».

Однако чуть позже, с 7.02.1912 г., когда он занимал должность помощника командующего войсками Киевского военного округа Н. И. Иванова, тональность характеристик изменилась: «Сухой, хитрый, себе на уме, малодоброжелательный, с очень большим самомнением, он возражений не терпел, хотя то, что он высказывал, часто никак нельзя было назвать непреложным. К младшим он относился весьма высокомерно и к ним проявлял большую требовательность… у чинов… штаба он симпатиями не пользовался…. Один из офицеров жандармского корпуса, которому по долгу службы необходимо было общаться с командованием Киевского военного округа, оставил следующие воспоминания: «Он (Н. В. Рузский. – А. П.) производил впечатление человека угрюмого и молчаливого. Сослуживцы считали его человеком честолюбивым и себе на уме».

Небезынтересно, что, проявляя требовательность к другим, сам Н. В. Рузский достаточно часто «…уклонялся от исполнения поручений почему-либо бывших ему не по душе. В этих случаях он всегда ссылался на состояние своего здоровья…». «Дипломатический характер» болезней Н. В. Рузского отмечал и М. Д. Бонч-Бруевич, бывший во время войны генерал-квартирмейстером армии и фронта, руководимых Н. В. Рузским: «…мне трудно сказать, действительно ли он на этот раз заболел, или налицо была еще одна сложная придворная интрига». Однако великий князь Андрей Владимирович Романов вспоминал о Н. В. Рузском, как о человеке с хилым здоровьем, страдающим желудком и все время боявшимся простудиться. Он отдавал много времени уходу за своим здоровьем, был вечно больным и жалующимся на что-то. По мнению соратников, он не обладал никакой личной энергией. Следствием этого являлось то, что Н. В. Рузский почти никогда не мог высказать твердое, настойчивое, определенное решение. Слушая докладчика, соглашался, но при этом никак не мог решиться. Его отличало отсутствие живой силы, которая ведет к великим целям.

Ссылки на болезнь имели под собой основания, более того, на наш взгляд, именно нездоровье в совокупности с часто отмечаемым честолюбием очень сильно изменило характер Николая Владимировича, чем и были вызваны такие противоречивые характеристики.

Незадолго до Русско-японской войны он перенес сильную болезнь, а во время Маньчжурской кампании получил тяжелую травму, которая даже была занесена в его послужной список («… находясь в арьергарде, упал с лошади на насыпь ж/д, получил травмическое повреждение, выразившееся в переломе седьмого ребра под правым соском»). Вероятнее всего, именно лечение травмы привело к регулярному употреблению, а затем и привыканию будущего главнокомандующего к употреблению морфия – основного на тот период болеутоляющего средства. Это вызвало понижение иммунитета, что объясняет его постоянную боязнь простудиться и крайнюю нежелательность к широкому общению, отмечаемую окружающими. Вечно болезненное состояние, требование регулярных порций наркотика, боязнь огласки – все в совокупности естественным образом повлияло на его психику, изменило черты его характера, оказало влияние на его работоспособность. Со временем о морфии стало известно в определенных кругах, что вынудило признаться Н. В. Рузского великому князю Андрею Владимировичу, который записал в дневнике: «…Рузский очень жаловался на усталость… лишь поддерживается морфием, о чем покаялся с грустью». Эта информация стала достоянием не только семьи Николая II, но и высших военных кругов. Об этом свидетельствуют выдержки из писем императрицы и Н. В. Желиховской (второй жены А. А. Брусилова) своим мужьям соответственно: «…старый Рузский, как человек довольно болезненный (дурная привычка нюхать кокаин)…»; «…второй (Н. В. Рузский – А. П.) время от времени должен уезжать, чтобы лечиться, без морфия ни одного дня не обходится».

Характерно, что Н. В. Рузский, относящийся к сослуживцам в большой степени так же, как и Я. Г. Жилинский по отношению к вышестоящим, вел себя иначе, чем Яков Григорьевич. Николай Владимирович, по воспоминаниям Г. И. Шавельского, «…держал себя с большим достоинством, без тени подлаживания и раболепства. Очень часто спокойно и с достоинством возражал великому князю… Великий князь и генерал Янушкевич, как казалось мне, до последнего времени относились к нему с большим вниманием и считались с ним. Как будто и наша крупная неудача 10-й армии (генерала Сиверса), закончившаяся в январе 1915 г. полным разгромом 20-го нашего корпуса (генерала Булгакова), не подорвала престижа генерала Рузского».

Однако и он был не лишен желания при удобном случае «быть полезным» представителям царской семьи, найти себе высокого покровителя. Это явно проявилось у Н. В. Рузского в случае с представлением к Георгиевскому кресту великого князя Андрея Владимировича, выполнявшего его поручение в районе переднего края фронта. Представитель императорской фамилии в категорической форме отказался подтвердить сфабрикованную информацию о своем нахождении в зоне артиллерийского огня. Это он сделал лично в письме Николаю II, несмотря на просьбу Н. В. Рузского не подводить его перед императором за уже пущенное в ход награждение, и обещал в ближайшее время для очищения совести «свести… под огонь» представленного к награде.

Склонность к угодничеству отмечалась и у А. А. Брусилова. Его бывший подчиненный В. Н. Дрейер характеризовал его очень черствым с подчиненными, но необычайно ласковым с начальством и особенно с великим князем Николаем Николаевичем (младшим), у которого он был в чести. Со слов очевидцев, когда великий князь Николай Николаевич (младший), только что на маневрах разнесший начальника 2-й гвардейской кавалерийской дивизии А. А. Брусилова, за завтраком обратился к нему с ласковым словом, тот схватил руку великого князя и в припадке верноподданнических чувств поцеловал ее. То же проделал он с рукой императора в апреле 1915 г. в Самборе, когда Николай II поздравил его с присвоением звания генерал-адъютанта. За подобное проявление чувств, по воспоминаниям В. Н. Дрейера, «…его … не любили и даже презирали». Тем более что 2-ю гвардейскую кавалерийскую дивизию А. А. Брусилов получил в командование, не служа никогда в гвардии, прямо из кавалерийской школы.

В своих воспоминаниях командир 72-го пехотного Тульского полка С. А. Сухомлин (впоследствии начальник штаба 8-й армии и Юго-Западного фронта у А. А. Брусилова) описывает командира 12-го кавалерийского корпуса А. А. Брусилова иначе: «Первое впечатление… А. А. производил суровое, он казался неумолимо строгим… причиной такой строгости было то, что А. А. был глубоко предан своему долгу, искренне любил военное дело… Умный, глубоко одаренный от природы, развивший себя личной работой далеко вне узкой специальности своей прежней службы и проницательно-наблюдательный А. А. отлично видел, кто из его подчиненных работал от души и продуктивно и кто лишь “втирал очки”».

Подобную картину рисуют и аттестации за 1909, 1910 гг., написанные командующим Варшавским военным округом генерал-адъютантом Г. А. Скалоном: «…Разумен. Строг и справедлив в отношении к подчиненным… По своим умственным и нравственным качествам и пониманию военного дела достоин повышения».

Война, показывающая действительную «стоимость» военачальника, не изменила мнение С. А. Сухомлина об А. А. Брусилове. Последующая совместная служба утвердила его довоенное мнение о своем начальнике. Он отмечал «…лишь некоторые изменения в характере, проявившиеся на должности главнокомандующего, вероятнее всего связанные с огромной ответственностью – А. А. делался по временам раздражительным, иногда даже малосдержанным. Мне пришлось испытать на себе эти вновь проявившиеся черты характера А. А.»