Невесты Шерраби - Кей Грегори

— Ты забываешь об одном, — проворчал Зак, не подумав о том, как могут подействовать на Эмму его слова. — Я мужчина.

Далеко внизу началась какофония гудков. Очередная пробка…

— Я не забыла, — сказала Эмма и прижалась спиной к раковине. — К чему ты клонишь, Зак?

Зак махнул рукой на здравый смысл и ринулся напролом.

— К тому, что я этого не потерплю. Либо ты согласишься заниматься нормальной безопасной работой, как другие женщины, либо…

— Либо что, Зак? — Голос Эммы был негромким, но в нем таилось предупреждение.

— Либо ты пожалеешь о своем упрямстве.

Увидев ее вздернутый подбородок и впившиеся в раковину пальцы, Зак понял, что избрал неверный подход. Подход, который заставит ее упереться всеми четырьмя копытами и сделать наоборот.

Но он уже не мог остановиться и по-прежнему вел себя как викторианский отец. Черт побери, он и ощущал себя викторианским отцом! Во всем был виноват этот синяк. Это означало, что до тех пор, пока он не придумает что-нибудь другое, у него остается только один выход.

— Что ты замышляешь? — спросила Эмма, еще крепче впиваясь в раковину.

Зак мрачно усмехнулся. Она знала его почти так же, как он ее.

— Ничего. У тебя есть какие-нибудь планы на вечер?

Эмма захлопала глазами.

— Я хотела посмотреть телевизор и пораньше лечь спать.

Он кивнул.

— Отлично. Это мне вполне подходит.

— Тебе? — Она посмотрела на него с подозрением. — Зак, где ты собираешься ночевать?

— Здесь. — Он снял пиджак. — Этот диван у дверей выглядит вполне подходящим.

— Нет! Это невозможно! — Ее волнение было едва ли не лестным.

— Возможно. Я останусь.

— Но почему? Мы… Ты не…

— Нет. Ничего подобного. Я же сказал, что буду спать на диване.

Эмма заметно ссутулилась.

— Зак, чего ты хочешь? Мы согласились, что не подходим друг другу. Какое тебе дело до того, чем я занимаюсь? И почему… почему ты хочешь остаться?

Он улыбнулся. Теперь это можно было себе позволить. Она задавала вопросы вместо того, чтобы выставить его. Предзнаменование было хорошее.

— Я собираюсь забрать свою спящую красавицу, — сказал он. — И поэтому хочу остаться. А что до твоих занятий… Думаю, они заботят меня по привычке. Я зарекся обвинять тебя в отсутствии здравого смысла и ответственности перед обществом.

Эмма закусила губу.

— Я не безответственная, Зак. Я хорошо знаю, что делаю. А даже если и нет — ради бога, тебе-то что до этого?

— Если бы я не сказал тебе, что ты избалованная — а ты такая и есть, но это не преступление, — ты бы не бросилась, как Дон-Кихот, воевать с ветряными мельницами и не стала бы доказывать мне, что ты изнежена не больше, чем все остальные.

Как ни странно, вместо того чтобы с пеной у рта отрицать это обвинение, Эмма только посмотрела на него и отвернулась к стене.

Зак тут же воспрянул духом. Теперь ни в коем случае нельзя было спускать ее с крючка.

— Это ведь правда? — спросил он.

Эмма кивнула.

— Да. Но это ничего не меняет. Я не брошу работу только для того, чтобы ты мог очистить свою совесть.

— А я и не прошу тебя ее бросать. Прошу только, чтобы ты не была дурой. Ты не социальный работник, а журналист. Публицист, если хочешь. Так что не отбивай хлеб у тех, кто действительно знает, что делает, и не заставляй этих людей по кусочкам восстанавливать то, что ты разрушила, сунувшись туда, куда тебя не просили. Глупо подвергать себя опасности только ради того, чтобы собрать деньги для детей, которые умеют выживать в такой обстановке и приспособлены к ней в тысячу раз лучше, чем ты! Я знаю, что говорю. Потому что я сам из этих детей.

Когда огромные глаза Эммы увлажнились и на щеку упала одинокая слеза, Зак застонал, признавая свое поражение, и привлек девушку к себе.

Он не целовал ее, только обнимал. Эмма положила голову ему на плечо и позволила гладить себя по волосам. Она не двигалась, и, казалось, даже не плакала. Но когда Эмма подняла лицо, рубашка Зака была мокрой, хоть выжимай.

— Ну вот, — сказал он, приподняв ей подбородок. — Теперь иди умойся, а потом будем пить кофе, о котором ты, кажется, совсем забыла.

— А потом?

Он криво улыбнулся.

— Потом поговорим. А уже совсем потом я надеюсь лечь спать.

Эмма кивнула.

— О'кей, — сказала девушка и пошла в ванную как кроткая овечка, которой, как прекрасно знал Зак, она отнюдь не являлась.

Кент, глядя Эмме вслед и видя ее прямую спину и склоненную голову, едва удержался, чтобы не пойти следом и не признаться, что во всем этом нет ни слова правды.

Он знал, что был несправедлив к ней. Вообще-то Эмму можно было убедить. Если бы он избрал другую тактику вместо того, чтобы изо всех сил давить на нее, она согласилась бы внять голосу рассудка. Но он поддался гневу и отрезал себе пути к отступлению. Он давно знал свою Эмму, ее щедрость, верное и безнадежно упрямое сердце. Сердце, которое вплоть до того дня, когда он наконец согласился его принять, принадлежало только ему и никому другому.

Зак тихонько чертыхнулся и взял забытый чайник. Теперь он знал, что должен делать. Был только один способ спасти Эмму от самой себя — способ, от которого он отказался несколько недель назад.

Больше он такой ошибки не сделает.

Зак почесал в затылке, невесело усмехнулся и поставил чайник на плиту.

Эмма тяжело оперлась о раковину. Ее тошнило.

Она не помнила, когда взбунтовался желудок. Возможно, в тот момент, когда Зак вышел из лифта и она, увидев любимое лицо, испытала пронзительную боль, заставившую ее отвернуться. Или когда он прижимал ее голову к своему плечу и позволял плакать в жилетку. Наверняка она знала только одно — что ее внутренности выворачиваются наизнанку. Она всегда так чувствовала себя рядом с Заком, и это не имело никакого отношения к еде. Яичница со шпинатом и мороженое едва ли могли вызвать несварение желудка.

Если бы Эмма не знала твердо, то могла бы подумать, что беременна. Но ее месячные были точными как часы. Вернее, как рыба, которой их кормили в школе каждую пятницу. Не было ни малейшего шанса на то, что она носит ребенка Зака. Она не применяла никаких предосторожностей, но Зак применял, и как всегда его точка зрения восторжествовала.

Эмма смочила в холодной воде бледно-розовую салфетку, провела ею по лицу и наконец набралась смелости посмотреть в зеркало.

— Уй! — застонала она и прижала салфетку к глазам.

Почему она об этом вспомнила? Неужели она действительно хочет родить от Зака ребенка? На кухне он был таким добрым… Вообще-то доброты в нем было немного. Там, где он вырос, мягкость не поощрялась. И все же Эмма знала, что он был бы прекрасным отцом…