Мечи Дня и Ночи - Дэвид Геммел

Его мутило, он едва стоял на ногах. Сглотнув, он решил, что теперь самое время вернуться в лагерь. Потом он заметил, что джиамады смотрят на него и никто из них не принимается за еду. Они чего-то ждут от него, понял он — знать бы еще чего. Тогда Шакул разломал ребра убитого им оленя, оторвал кусок легкого и направился к Ставуту, капая кровью на землю.

— Красношкурый ест первый, — произнес он.

Ставуту хотелось сказать, что голода он сейчас отнюдь не испытывает, но он вовремя понял значение этого жеста. Он взял у Шакула ошметок легкого и попробовал откусить немного, перемазавшись кровью. Джиамады взревели и накинулись на добычу.

— Ты великий охотник. — Сказав это, Шакул отпихнул в сторону одного из зверей и тоже стал есть. Голова мертвого оленя моталась туда-сюда, карие глаза с упреком смотрели на Ставута.

Купец доковылял до поваленного ствола и плюхнулся на него. Он увидел, что до сих пор держит в руке кровавый кусок, и отшвырнул его от себя. Изнеможение, которое он ощущал, озарила вдруг весьма приятная мысль. План, придуманный им, сработал на славу. Он спас своих лошадей, спас крестьян и научил джиама-дов охотиться. Неплохо для купца, который в жизни никогда не охотился. Этот день войдет в число тех немногих, когда у него все получалось. Он успокоился и стал мечтать, как расскажет Аскари о своем приключении. «Они назвали меня Красношкурым. Великим охотником». Он очень старался вообразить восхищение на лице Аскари, но с этим у него вышла заминка. Ну и ладно. Этот великий момент ничто не могло испортить.

Чувствуя себя намного лучше, он собрался уйти, но тут из леса вышли девять чужих джиамадов. Обмундирования на них не осталось ни клочка, зато сохранились утыканные гвоздями дубины.

Шакул и его звери оторвались от еды, зарычали и стали в ряд. Дубина была только у одного — остальные, наверно, побросали свое оружие после боя в пещере. Если сейчас завяжется битва, ее скорее всего выиграют пришельцы, и Ставут с крестьянами окажутся перед лицом новой угрозы.

— Успокойтесь, вы все, — неожиданно для себя самого сказал он. — День прекрасный, солнце сияет. — Он медленно зашагал к джиамадам. Предводитель новых, ростом около семи футов, возвышался над всеми прочими. На голове и длинной морде у него росла черная шерсть, на плечах, груди и руках — серая с пегина-ми. Над нижней губой торчали два длинных резца. — Ты кто? — спросил его Ставут. Зверь смотрел на невысокого человека сверху вниз. В зеленых глазах горела ненависть.

— Я убивать голокожие, — сказал он, подняв дубину.

— Мы убиваем оленей, — быстро сказал Ставут. — Мы охотимся. Мы едим досыта. Вы давно оленину пробовали? — Пришельцы порядком отощали, языки у них болтались, ноздри дрожали от запаха свежего мяса.

— Мы берем ваше мясо, — громыхнул вожак.

— А потом что? Снова будете голодать? Я и вас могу научить охотиться.

— Ты умирать! — Вожак замахнулся дубиной, и в тот же миг на него прыгнул Шакул. Сцепившись, они покатились по земле. Чужой выронил свою дубину, и они дрались, как настоящие звери, щелкая зубами и царапаясь. Продолжалось это недолго. Шакул сомкнул челюсти на горле врага, тряхнул головой, и кровь из перекушенной жилы брызнула в воздух. Приподнявшись, Шакул разодрал поверженному джиамаду ребра и вырвал сердце. Он поднял его высоко над головой, швырнул наземь и ощетинился, готовый броситься на других чужаков.

— Погоди, Шакул! — крикнул Ставут, и джиамад повернул к нему голову. — Чем больше стая, тем проще охотиться. Шестнадцать... то есть пятнадцать, — поправился он, глянув на окровавленную морду Шакула, — в самый раз для охоты. Пусть они переходят к вам. Мяса на всех хватит, и вы научите их добывать дичь.

— Красношкурый хочет это зверье жить? Они враг.

— Нет, Шакул. Они были врагами, а теперь они такие же беглые, как и вы. Их будут преследовать, как и вас. Вы нужны друг другу. Когда вас пятнадцать, охотиться лучше, чем всемером. Пусть живут. Дай им поесть. Подумай над тем, что я сказал.

Шакул наклонил свою большую медвежью голову, поворчал и спросил одного из пришлых:

— Ты драться? — Тот упал на четвереньки и повернулся к Шакулу задом. Все остальные проделали то же самое. Шакул, ворча, прошелся между ними и сказал Ставуту:

— Хорошо. Пусть едят. Скажи им.

— Ешьте, — сказал Ставут.

Изголодавшиеся джиамады вскочили и помчались к оленьим тушам.

— Теперь наша стая больше, — сказал Шакул.

— Твоя стая, — с недобрым чувством поправил Ставут.

— Стая Красношкурого.

Днем в Петар, маршируя по трое в ряд, вошла тысяча пехотинцев. Следом шагал джиамадский полк, где числилось четыре тысячи пятьсот бойцов. За ними въехал обоз из пятидесяти повозок. Еще сто пока находились в дороге. Три сотни кавалеристов в белых плюмажах и панцирях из полированной стали сопровождали Вечную к дворцу Ландиса Кана.

Джиана, бывшая наашанская королева-колдунья, ехала на диковинном белоснежном коне восемнадцати ладоней высотой, с витыми, как у горного барана, рогами. Такие же рога украшали серебряный шлем Вечной. Шлем и кольчужный наплечник поверх тонкого колета из черной кожи сверкали на солнце. Прекрасная всадница остановила рогатого скакуна и оглядела город, гневно замечая сожженные дома и остатки погребальных костров. Кое-где копошились жители, но еще недавно процветавший город Пе-тар изменился до неузнаваемости.

Тронув коня каблуками, Джиана поехала дальше.

Унваллис с низким поклоном встретил ее у входа. При солнечном свете его старость особенно бросалась в глаза. Лицо изборождено глубокими морщинами, взгляд усталый. Джиане вспомнился юноша, которого она пустила на свое ложе полвека назад. Остроумен и приятен в общении, но хорош ли он был как любовник, она забыла. Всего лишь один из сотен мужчин, помогавших ей развеять скуку. В большинстве своем они ее разочаровывали, некоторые доставляли мимолетную радость, и лишь очень немногие оставили след в ее памяти. Преданность Ландиса Кана поначалу нравилась ей, но после стала докучливой.

Копыта рогатого коня зацокали по каменных плитам. Унваллис поклонился еще раз. Он был в долгополом серебряном кафтане с вышитыми на плечах головами серебряного орла. Вечная ощутила легкое сожаление. В последний раз она видела этот кафтан на Ландисе Кане десять лет назад, в Дирананском дворце.

«Напрасно я тогда же не велела убить его», — подумалось ей.

Она сошла с коня, и один из кавалеристов увел его прочь.

— Ты похож на саму смерть, — сказала она Унваллису.

— А вы, как всегда, лучезарны, моя королева.

Она не чувствовала себя лучезарной. Ее нынешнее тело близилось к сорока годам. Признаки этого, пока не замечаемые другими, уже давали о себе знать. Поясница разболелась после долгой поездки. По глазам Унваллиса она видела, что он встревожен — сильнее, чем она ожидала.