Самоцветные горы - Мария Семенова

– Могу ли я предложить благородному воину труды по знаменательным сражениям Саккарема во дни Последней войны? Вот, у меня есть “Гурцатово нашествие” славного Нераана из Дангары.

А если господину воителю нравится поэзия, то позволю себе рекомендовать прекрасно исполненный список “Сказания о четырёх чудесных мечах” несравненного Марваха Кидорского…

Малахитовый бархат их блеск оттенял,Кто их сделал – никто в целом свете не знал,Ни учёный, ни жрец не могли разгадатьЭту тайну для шада, желавшего знать… –

пробормотал Волкодав. Потом спросил: – Не подскажешь ли, почтенный, можно здесь раздобыть какое-нибудь сочинение арранта Тиргея Эрхойра, также прозываемого, вероятно, Аррским либо Карийским? Или “Дополнения к Салегрину” другого арранта, по имени Эврих из Феда?

– Тиргей, Тиргей… – задумался книгопродавец. Волкодаву уже доводилось восторгаться памятью подобных торговцев, хранившей многие десятки имён и названий. Он даже испытал миг радостной надежды, когда молодой саккаремец зашарил взглядом по прилавку, желая что-то ему показать. Неужели наконец-то?.. Но продавец вытянул из длинного ряда книжицу, сразу показавшуюся венну знакомой. – Вот, не взглянешь ли? Это “Двенадцать рассуждений о пропастях и подземных потоках” просвещённого Кимнота, часть коих, сколь мне помнится, направлена против некоего Тиргея…

Волкодав хмуро покачал головой. И протянутую ему книгу в руки не взял.

– Эти “Рассуждения”, – сказал он торговцу, – следовало бы давать читать молодым правителям в назидание, чтобы знали, чего опасаться. В ней человек, никогда не спускавшийся в подземелья, оговорил истинного учёного, посвятившего свои разыскания тайной жизни пещер. Да так удачно оговорил, что подлинный светоч разума был обвинён в измене и отправлен на каторгу. А клеветник занял его место подле сановника, к которому сумел подольститься.

– Легко клевещется, да не легко отвечается, – согласно развёл руками продавец. – Что же касается второго, о котором ты упомянул…

Но тут Волкодава отвлекло ощущение пристального взгляда, устремлённого в спину. Сказать, что такие взгляды он не любил, значило ничего не сказать. Тем более недоброжелателей по белому свету у него развелось более чем достаточно. Но это был не просто косой или злобный взгляд. Он содержал в себе нечто такое, что венну очень захотелось сперва выхватить меч, а потом уже оборачиваться. Он, конечно, сдержался.

– Прости, почтенный…

И Волкодав оглянулся, сразу найдя глазами того, кто на него смотрел.

Вернее – ту…

Ибо за спиной у него стояла девушка-мономатанка. Рослая, стройная, черней сажи и очень красивая. Облачённая в огненно-алое цельнотканое одеяние своей родины, невероятно выгодно оттенявшее природный мрак кожи. Волкодаву невольно подумалось, что девушка была бы ещё красивее, если бы улыбалась. И даже не потому, что зубы у неё наверняка были ровные и блестящие, как нанизанный жемчуг, а просто оттого, что почти все люди становятся красивее, когда улыбаются. Но нет. Мономатанка смотрела на венна так, словно он только что изнасиловал её родную сестру, а значит, заслуживал немедленной и очень жестокой расправы.

Во имя справедливых молний Бога Грозы, за что?..

А самое странное и тревожное, что она не просто желала наказать его смертью. Она ещё и могла это сделать, причём прямо здесь и сейчас, сделать каким-то неведомым. Волкодаву, но очень страшным и очень действенным способом.

Настолько действенным, что вместе с одним-единственным врагом обратилась бы в прах половина рынка.

Насколько мог понять Волкодав, только это и спасло его от мгновенной расправы.

Не первый раз его порывались убить, но обыкновенно он знал хотя бы – за что. Он покинул лоток с книгами и неоконченный разговор с продавцом и двинулся к девушке, намереваясь прямо осведомиться о причине её гнева. При этом он не сводил с неё взгляда, и случилось так, что его посетила весьма неожиданная мысль. А потому и спросил он совсем не о том, о чём собирался:

– Скажи, госпожа моя, почему мне кажется знакомым твоё лицо?

Мономатана – обширный материк, населённый очень разными племенами. И языки у них тоже разные, но совсем уж неродственных среди них нет. Так что, если овладел каким-нибудь наречием запада Мономатаны, будь уверен, что и на востоке тебя через пень-колоду, но всё же поймут. И Волкодав не придумал ничего лучшего, чем обратиться к девушке на языке народа сехаба, единственном, который знал.

Он никогда не забывал мест, где прошёл хотя бы однажды. Мог даже узнать дорогу, виденную когда-то совсем с другого конца. Люди запоминались ему существенно хуже. И тем не менее лицо девушки было ему знакомо, он мог бы в этом поклясться.

Она не двинулась с места, лишь враждебный взгляд сделался ещё более надменным.

– Не слишком добра была ко мне жизнь, – на том же языке процедила она в ответ, – но, благословением Алой Матери и заступничеством небесной госпожи Нгуры, до сих пор судьба милостиво уберегала меня от встреч с такими, как ты!

Повернулась и не то чтобы пошла – прямо-таки поплыла прочь той особой величественной, свободной и немыслимо изящной походкой, которую считают присущей лишь женщинам Мономатаны. Волкодав же за всё хорошее удостоился ещё и презрительного жеста: небрежно откинутая длиннопалая кисть как будто выплеснула в него из чашки какую-то гадость.

И этот жест, против всякого ожидания, очень о многом сказал ему. Волкодав испытал мгновенное, как вспышка молнии, озарение и вспомнил, где видел её лицо. То есть не совсем её. Те же самые черты были как бы перелиты в иную, более суровую и грубую форму. Он узнал женщину, потому что помнил мужчину. Он сказал ей уже в спину:

– А я-то думал, у родственников славного Мхабра не принято без вины срамословить добрых людей.

Девушка обернулась… Волкодаву приходилось видеть, как бледнеют мономатанцы. Если белые люди становятся восковыми, то чернокожих отток крови делает серыми. Вот и на лице надменной красавицы укоризненные слова Волкодава мгновенно выжгли всю черноту: уголь стал пеплом. И куда только подевалось её беспредельное высокомерие!.. Стремительно шагнув обратно, девушка бухнулась перед ним прямо в пыль и, думать не думая о красивом дорогом одеянии и подавно видеть не видя глазеющего народа, поползла к венну на коленях, чтобы обнять его потрёпанные сапоги:

– О могучий и добродетельный господин, не прогневайся на ничтожную рабыню, наделённую поганым и бессмысленным языком!.. Накажи её как угодно, только не уходи… не поведав мне прежде о моём брате…

…Пещера. Дымный чад факелов. Крылатые тени, мечущиеся под потолком. Костлявый подросток-венн, запоротый надсмотрщиками, почти безжизненно распростёршийся на неровном каменном полу. Отрешённая полуулыбка, блуждающая по рассечённым шрамами губам великана мономатанца…