Атомный век - Михаил Белозёров

— Здорово… — признался Берзалов и подумал о шансе, который выпал в руки генералу Грибакину, как джокер из колоды.

— Здорово, — кисло улыбнулся Грибакин.

Привык он к своему делу и не видел в нём ничего зазорного.

— И округу заодно? — заметил Берзалов.

— Что?..

— Поддерживаете в рабочем состоянии.

— И округу… — согласился Грибакин, пряча улыбку, потому что нашёл суждение Берзалова несколько наивным.

— Скажете, вертолеты не сбивали? — спросил Берзалов проникновенно.

— Не сбивал, — посмотрел на него, как на идиота, Грибакин.

— И бэтээры не подбивали?

— Не подбивал. Удовлетворил своё любопытство?

— Удовлетворил… — конфузясь, признался Берзалов.

— А что, собственно, происходит? — ехидно спросил генерал. — В чём и ты меня подозреваешь, лейтенант?

— Да в общем… — Берзалов в двух словах рассказал о предыдущих попытках прощупать район.

Генерал вздохнул с облегчением:

— Я был бы только рад, если бы кто‑нибудь на меня вышел. Я ведь думал, что я один из всей России в живых остался. Ну может быть, в Сибири или на Дальнем Востоке, ещё кто‑то организованный, но в европейской части я один, — и он принялся рассказывать, всё ещё иногда кисло морщась и бросая на Берзалова недобрый взгляд.

Генерал оказался противоположностью «дубам». Он не скатился до грабежа и насилия, не стал бандитствовать, хотя, безусловно, имел такую возможность — стать самым крупный «дубом» в округе, однако, наоборот, пытался в меру своих сил поддерживать порядок на территории между Харьковым и Курском. Так Берзалов узнал удивительную и в то же время типичную для атомного века судьбу генерал — майора Петра Матвеевича Грибакина. Оказалось, что он командовал железнодорожными войсками в Южном военном округе, и когда случилась война находился в командном пункте «южных». Но буквально за два часа до её начала его вызвали к министру обороны, и пока он добирался с полевого аэродрома до нужной точки, а там ещё и летел на транспортнике, война, собственно, и началось.

— Нас так шибко тряхнуло, — сказал Грибакин, когда они уже спускались по лестнице вниз, чтобы по русскому обычаю закрепить обоюдный успех, то бишь дружбу, — что я грешным делом, решил, всё, конец. Падали мы долго. Я успел всю родню три раза вспомнить, хотя она уже к тому моменту была мертва. Надо отдать должное мастерству лётчиков, посадили они машину в Зареченске в пятистах километрах отсюда. Машина больше для полётов не годилась. Такие перегрузки машины не выдерживают, их списывают, не глядя. Только отъехали — аэродром в пыль. Спасло только то, что мы в бэтээре были и в овражек нырнули. Ударная волна поверху и прошла. Или заряд слабый, или ещё что, только грохнуло пару раз, и от Зареченска ничего не осталось. До командующего я не добрался ни в тот день, ни позже. Сам знаешь. Били в первую очередь по командным узлам и узлам связи. Били точно, как в тире.

— Но ведь это ж не помогло? — с торжество в голосе уточнил Берзалов.

Подзабыл он уже, все потери подзабыл. Стёрлись из памяти первые дни, как дурной сон. Оттого и Варя не снилась ему полтора года, потому что он каждую ночь умирал. Только сейчас его стало отпускать, а во снах появилась она — его жена. Геннадий Белов так и сказал, что, мол, сейчас у нас у всех поголовно посттравматический синдром и что они, то бишь врачи, его даже за болячку не считают. Подумаешь, какие‑то нервы. Неженкам не место в атомном веке. Возродим Россию, тогда все эти телячьи нежности вернутся в медицину. А пока лечить вас никто не будет да и нечем.

— Сейчас легко вспоминать.

— Да… тогда… было не до нежностей… тогда мы дрались, — согласился Берзалов, отключившись на мгновение.

Снова пришла к нему эта боль утрат, с которой он почти что научился бороться, но, видать, не всегда и не при всех жизненных обстоятельствах. Нагнала его, схватила и держала так крепко, что он вздохнуть не мог, а только, как рыба, хватал ртом воздух.

Чтобы скрыть момент слабости, он откашлялся и через силу рассказал обрадованному генералу, что да как, как мир устроен в атомном веке, рассказал о Турбаевском, о девяносто пятой бригаде специального назначения и о своём задании, не упомянув на всякий пожарный о сепаратистах и об укрепрайоне Комолодуне. Но оказывается, генерал был в курсе дел. Оказалось, он даже продвинулся дальше, чем знал Касьян Ёрхов.

— Драпал я оттуда, только пятки сверкали. Так что, извини, больше я туда не ходок.

— А с чем вы столкнулись? — как бы между делом поинтересовался Берзалов.

— А вот с этой самой «пылью».

— «Умной пылью», — подсказал Берзалов, плохо представляя, что это такое.

— Да, — согласился генерал. — Только мы её называли «зелёной пылью». Так что ты туда без полной выкладки не суйся.

Полная выкладка подразумевала АЗК и противогаз, а ещё полную герметизацию бронетранспортёра.

— А лучше, конечно, полностью изолирующий костюм с баллоном. У меня сорок три человека в момент погибли.

— А как она воздействует?

— Я, лейтенант, сам не ведаю. Просто после контакта даже с кожей, человек падал и умирал практически без симптомов. Упас и уснул. Шибко странная вещь: то она живая, ведет себя, как взвесь, то мёртвая, как обычный песок. А что в действительности с человеком происходит, никто не знает. Диагноста такого уровня у меня нет. Представляешь, один врач в живых остался. Они в первую очередь‑то и вымерли, потому что контачили с больными.

Но больше всего генерала интересовала девяносто пятая бригада. Уж очень он подробно расспрашивал: и так и эдак, а в конце высказался:

— Ну слава богу, что я не один, а то вся моя деятельность как бы бессмысленна. Теперь есть хоть ради чего жить.

Не стал Берзалов уточнять, ради чего, собственно, в его понимании — ради родины, иначе быть не могло. Настало такое время — жить ради родины. А это громкие слова. Bслух такие не произносят, только вроде пароля. Их держат при себе, как самую дорогую медаль. Ну и то ли под воздействием этих слов, то ли от избытка чувств, взял да рассказал и о грядущих выборах, и о обстановке в мире. И ту же они затронули самую животрепещущую тему: гибель США и смаковали её во всех подробностях.

— Нарвались всё‑таки, — со сдержанным удовлетворением высказался генерал и полез в карман за фляжкой. — Шибко они напрашивались, да примерялись. Выпьем за помин их душ.

К этому моменту они спустились на землю, сели на бурые листья, из‑под которых лезла весёлая зелёная травка и, опрокинув по паре колпачков спирта, решили, что действовать надо незамедлительно.

— Откуда манкурты появились? — спросил Берзалов, хотя вопрос по значимости был далеко не самым главным.

Самое главное заключалось в том, что реального противника больше нет. Однако Берзалов всё ещё не свыкся с этой мыслью. Ему всё ещё казалось, что надо оглядываться на Дядю Сэма. А теперь и оглядываться не на кого, как бы смысл жизни потерялся и в душе образовалась пустота.

— Это я им внушил, — гордо сообщил Грибакин. — Приползают к нам, как клопы на кровь, по одному и целыми подразделениями. Деваться‑то им некуда. Несчастные и голодные, а главное — потерянные. Я такого ещё не видел. Словно из них стержень вытащили. Ну я им и объяснил, кто они теперь такое, если хотят в живых остаться.

— Я голову ломал, что за «манкурты»? — признался Берзалов. — Вроде как новая национальность.

— А пусть будет новая национальность — манкурты, — сказал Грибакин.

— Пусть будет, — согласился Берзалов.

— А что за мальчик с вами? — словно как бы между делом спросил Грибакин, и Берзалов уловил в его голосе удивление.

— Спасли… два дня назад… — ответил он напряжённым голосом. — Кецом зовут. А что?..

Оказалось, зря напрягался.

— Да ничего. Навидался я этих мальчиков там в укрепрайоне. И имя вроде знакомое.

— В смысле?.. — удивился Берзалов, уж, казалось, Кеца не в чем было подозревать.

— Бродили они там толпами.

— Вот оно что… — удивился Берзалов.

— Хотя… ничего плохого не делали. Пытались мы одного приручить, того, кого поймать смогли. Шибко бегали, как страусы.

— Ну?.. — напряженно спросил Берзалов и аж вспотел.

— А он разговаривать не умеет, только свистит, как судья на поле.

— А — а-а… Ну наш‑то говорит, — с облегчением вздохнул Берзалов. — А когда мы двинемся? Времени мало, — напомнил он и невольно посмотрел на часы. Показывали они четверть пятого. Звезды над головой, казалось, стали ещё ярче, а горизонт — ещё зеленее, словно покрылся ядовитой плесенью.

— Я, собственно, ремонт уже закончил, — сказал Грибакин. — Загоним твой БТР на платформу и через два часа будем у моста. Никуда твой Гаврилов не делся. Ждёт, должно быть.

— Будем надеяться, — согласился Берзалов, хотя на душе у него кошки скребли. — А вы не знаете, почему небо зелёное? — спросил он.