По естественным причинам. Врачебный роман - Нина Люкке

отчаянии я отправила ему три смеющихся солнышка подряд. Солнышки хохотали так, что у них из глаз брызгали слезы. Успокойся, сказала я себе. Все уладится. Так и или иначе все уладится.

И тут он позвонил. Я стояла на перроне и провожала взглядом поезд метро, в котором должна была ехать. В трубке прозвучал голос Акселя:

– Что происходит? Кому предназначалось это чертово сообщение? Что ты там устроила?

– Я скоро буду дома.

Да уж, думала я по пути от метро домой. Началось. Скоро придет конец этой двойной жизни. Остается лишь пережить все это. Будет непросто, но мы прорвемся.

Аксель стоял в дверях с телефоном в руке.

– Что ты натворила? Что вообще происходит?

– Это Бьёрн, – ответила я. – Это ему я хотела отправить сообщение. Я ехала на встречу с ним.

– Бьёрн?

– Да.

– Но разве ты не собиралась навестить мать?

– Давай зайдем в дом. Я все расскажу.

Аксель не сдвинулся с места и помахал передо мной телефоном.

– К черту! Мы останемся здесь. Ты хочешь сказать, что каждый раз, когда ты якобы ездила к матери, на самом деле ты трахалась с Бьёрном? С Бьёрном? С Психом?

– Я захожу в дом. Мы не можем так стоять на улице.

Я вошла на кухню, Аксель за мной следом.

– Где вы встречались? На Оскарс-гате?

Я кивнула и хотела что-то сказать, но во рту пересохло.

Аксель, с выпученными глазами, подошел ко мне вплотную. На меня накатила слабость. Я этого не выдержу, думала я. Дай мне сначала перевести дух.

– Отвечай! Чего ты молчишь!

Я села и заплакала. От этого сразу стало легче, и, казалось, Аксель тоже немного успокоился. Он тяжело опустился на стул по другую сторону стола. Он отложил телефон и уткнулся лицом в ладони. Так мы сидели какое-то время, я плакала и то кивала, то качала головой, поскольку не знала, что сказать, с чего начать. Тут Аксель снова взял телефон и прочел вслух:

– Не могу дождаться, когда ты снова окажешься внутри меня.

После этого происшествия каждый день, что бы мы ни делали – лежали ли в кровати, сидели ли на диване или за кухонным столом, – мы так или иначе возвращались к этим словам. Мы говорили, говорили, но, что бы ни было предметом обсуждения, все в любом случае сводилось к этому сообщению, в котором я, средь бела дня и в трезвом уме, описывала свое предвкушение того, что во мне окажется кто-то, кто не есть Аксель.

Неужели я могла предположить, что будет по-другому, всякий раз, когда представляла себе собственное разоблачение и даже добровольное признание? Вообще я думала, что Акселю от этого полегчает. Избавившись от меня, он мог бы ходить на лыжах сутки напролет, отвлекаясь только на работу и сон. Но потом до меня дошло, что он и без того живет так: ходит на лыжах все время, свободное от работы и сна.

– Ну и в чем же мне, по-твоему, должно было полегчать?

– Не знаю. Такое впечатление, что тебя заботит только одно…

– Даже не начинай. Не пытайся спихнуть на меня вину.

Так мы могли рассуждать в минуты спокойствия, то есть когда мы в принципе были в состоянии разговаривать друг с другом. Так же, как я потеряла контроль над собой в отношениях с Бьёрном, Аксель потерял контроль над собой, когда об этих отношениях узнал. Но я имею в виду не контроль над яростью, вызванной обманом, то есть над собственными острыми реакциями, которые в любом случае являются преходящими просто-напросто потому, что существует предел, до которого организм способен их физически вынести; я имею в виду контроль над собственными действиями, следующими за этими реакциями, точнее, над тем, что человек в принципе способен совершить.

Может быть, Аксель и хотел того же, что и я, – чтобы мы пережили этот кризис, духовно выросли, сохранили наш совместный быт, – однако толку от этого не было, если какая-то часть его «я» была с этим не согласна. А поскольку не согласна была как раз та часть его сознания, которая отвечала за базовые функции организма, он не мог уснуть, если я лежала с ним в одной кровати. Он не мог заставить себя взглянуть мне в глаза, у него начались головные боли, приступы головокружения, дрожь в руках. Все эти симптомы разом отступали, когда я пропадала из его поля зрения. Стоило мне вернуться, как все начиналось снова.

Аксель либо плакал, кричал и колотил кулаком по столу, либо неподвижно сидел и смотрел в никуда.

– Что же ты наделала? Зачем все разрушила? Променяла сама не знаешь на что?

Он говорил таким тоном, словно силился понять что-то непостижимое. Но ведь я и сама ничего не понимала.

– Чего ты хочешь? – спрашивал Аксель.

– Не знаю, – отвечала я. – Чтобы все было как раньше.

– Но это невозможно.

– Знаю.

– Если бы это случилось один раз, на пьяную голову, но ты занималась этим целый год… целый год! Ты отсасывала у него? Он трахал тебя сзади?

И он снова начинал кричать.

Когда он успокаивался, я спрашивала:

– А ты, чего хочешь ты?

– Не знаю.

Так мы и продолжали ходить по кругу, день за днем.

В какой-то вечер мы начали заниматься сексом, и сразу стало ясно, что ни у одного из нас нет проблем с потенцией.

– Нет, – сказал Аксель спустя пару минут и отстранился от меня.

Незадолго до этого он дал мне пощечину, что сработало возбуждающе, и вскоре мы оказались в постели, разъяренные и запыхавшиеся, и я подумала: может быть, так мы снова обретем друг друга. Может быть, этот путь лежит через насилие. Что ж, я не против.

За все годы мы не раз обсуждали неверность: если бы это случилось с нами, как бы мы поступили, как бы отреагировали, как вообще разумнее всего отреагировать. Мы чувствовали себя защищенным. Но на каком основании? Разве подобные разговоры способны от чего-то защитить?

Взрывная волна подняла со дна все, что до тех пор покоилось под толстым слоем ила. Аксель признался, что тоже интересовался кое-кем на стороне, но держал себя в узде. А поглядывал он на многих: на коллег, друзей, соседей, пациентов. Особенно много он думал об одной коллеге. В том числе когда занимался сексом со мной. Стоило Акселю начать исповедоваться, как его было уже не остановить, и я подумала: как же странно, что все эти годы мы жили бок о бок, тогда как глубоко на дне лежало все это. Мы смеялись, ели, спали, принимали душ, острили,