Проданная - Лика Семенова

листвы, птичий щебет. Был полдень. Солнце висело прямо над головами, левее едва проступали бледные контуры четырех лун. Здесь тоже было пусто. Обычно, то тут, то там виднелись стриженые головы рабов, бесчисленные садовники неустанно обихаживали пышные насаждения, что-то подрезали, поливали. Всегда слышались детские голоса — детям рабов разрешалось играть в саду. В последнее время я смотрела на них с особой тоской, подолгу. Пыталась представить, каково это — сидеть в ажурной тени бондисана и любоваться, как у фонтана играет твой ребенок. Зачерпывает воду маленькой ладошкой, запускает в теплый воздух россыпь искрящихся на солнце брызг. И смеется. Звонко, задорно. Так, что тоже хочется смеяться. От этих мыслей заходилось сердце, наполнялось таким щемящим счастьем, что наворачивались слезы… Такая простая малость… но порой она казалась мне недоступной. Квинт был уверен, что будет сын, а я втайне хотела, чтобы это была девочка. Девочки никому не нужны. Никто не узаконивает дочерей. Я разочарую своего господина, но мое сокровище останется со мной. Ради этого я готова была пожертвовать всем, что есть сейчас, даже оказаться сосланной в какое-нибудь захолустье. Если бы только мне позволили выбирать…

Мы шли по дорожке в сторону большого двора. Уже виднелся белый портик колонн, ведущий к воротам. Розовый кварц хрустел под ногами. Время от времени я отшвыривала башмаком упавшие цветы бондисана. Вялые, уже начинающие смертно чернеть. Они очень быстро теряли всю свою красоту, расставаясь с веткой. Лишь несколько минут — и лепестки вяли, нестерпимо-алый цвет исчезал на глазах, будто цветок обескровили. Но вместе с жизнью из него уходил яд. Так же стремительно. Умерший цветок уже ничем не мог навредить. Гаар остановилась, привстала на цыпочки — пыталась заглянуть в ворота.

Я пошла дальше, наклонилась, подобрала только что упавший с дерева венчик. Крупный, свежий. Кровавый. Если прямо сейчас сорвать жирные желтые тычинки, прикрытые рифленой «юбочкой», — они сохранят свою ядовитую силу до тех пор, пока не высохнут совсем. Я оторвала их, отбросила венчик, раздавила тычинку и смотрела, как желтая пыльца, смешанная с соком, обильно перепачкала мне пальцы. Как мелкая липкая пыль.

Гаар догнала меня, нервно стряхнула тычинки с моей ладони. В ее огромных глазах застыл испуг. Она взяла меня за руку и потащила к маленькому питьевому фонтану у дорожки:

— Смой эту гадость! Ты с ума сошла? Ожог останется!

Об этом я не знала. Окунула пальцы в холодную воду, Гаар терла, стараясь смыть пыльцу с моей кожи. Вытерла собственным поясом, сосредоточенно заглянула мне в лицо:

— Жжет? Надо будет сходить в медблок. Это больно, знаю. Теперь несколько часов будет зудеть, если ничего не сделать. Я по глупости тоже их давила.

Я посмотрела на свою руку, пожала плечами:

— Да нет. Не жжет. Не успело…

Гаар всматривалась в мою ладонь, с облегчением вздохнула:

— Ну да… Не покраснело, надо же. Не делай так больше. Пойдем скорее, там все собрались. А то влетит. Сильвия себя управляющим возомнила.

Я кивнула. В груди расползалась тревога, как чернильное пятно на ткани. Я посмотрела на Гаар:

— Мне не по себе.

Она лишь взяла меня за руку, сжала:

— Не выдумывай. Какое-то официальное событие. Тогда всех собирают в большом дворе. Плохие новости так не объявляют.

Мы вошли в ворота и встали с краю. Я первый раз была в большом дворе. Там всегда отирались вольнонаемники, не слишком хотелось попадаться им на глаза. Двор был огромный, обнесенный высокой белой стеной, вымощенный цветной мозаичной плиткой. У фронтальной стены возвышалась каменная трибуна под стеклянной крышей. Вероятно — господские места с отдельным входом. Но сейчас там было пусто. Двор напоминал скорее городскую площадь. И своим видом, и размерами.

Но еще больше меня поразило другое. Я не представляла, что в этом доме столько рабов. Они выстроились вдоль всех четырех стен в несколько рядов. Серые одежды и стриженые головы. Я даже пыталась сосчитать, но поняла, что это совершенно бессмысленно. Рабы из тотуса Невия сгрудились отдельно. Кажется, их было меньше. Я узнала долговязую многосмеску. Она стояла особняком, как и Сильвия, у самой трибуны. Вероятно, тоже была старшей.

Мне было хорошо видно Политу. Ей меня, к сожалению, тоже. Она переминалась в дальнем углу рядом с Ваной. Обе, не стесняясь, сверлили меня глазами. Я инстинктивно прикрыла живот руками, попятилась за чужие спины.

Раскатившийся звуковой сигнал заставил меня содрогнуться всем телом. Напряглись все — я это чувствовала. По толпе будто прошла плотная волна. На трибуне показался высокий худой человек в желтой мантии. Невероятно длинное тонкое лицо, темные волосы, выдающие свободного имперца. Прямой, как палка. Он нажал кнопку селектора на рукаве, и над двором поплыл многократно усиленный голос:

— Меня зовут Донсон Фальк. Милостью высокородного Квинта Мателлина на меня возложены обязанности управляющего этого дома.

Все молчали, кажется, даже перестали дышать. Новый управляющий — это всегда рулетка. Новые правила, новые требования, новые порядки. Гаар изо всех сил вцепилась мне в руку, прижалась щекой к плечу:

— Начнет продавать. Они все с этого начинают.

В голосе слышался такой испуг, что я невольно обняла ее:

— Это еще не известно.

Но мне самой было не по себе. Паук исчез. Но кто пришел вместо него?

Глава 32

Мои опасения оказались напрасными. Как и переживания Гаар. Впрочем, все равно слабо верилось. Я искала подвох. Во всем. Но не находила. Этот новый управляющий, этот Донсон Фальк обращался со мной едва ли не как с госпожой. Разве что говорил мне «ты» и не кланялся. Он без всяких ужимок объявил мне, что на мой счет у него особые указания господина. Будто признавал мое положение, даже не пытался намекать на «мое место».

Донсон казался полной противоположностью паука. От внешности до повадок. Худой, резкий, с ввалившимися щеками. Горбоносый и надменный, с вечно полуприкрытыми темными глазами, будто наполовину спал. Гаар со смехом говорила, что, кажется, в понимании Донсона Фалька это величие и степенность. Да, теперь она смеялась, как следует, усвоив, что расположение управляющего распространялось и на мое окружение.

Гаар сказала, что даже оба тотуса признали его