Олег Даль: Дневники. Письма. Воспоминания - Борис Львов-Анохин

В обеде он ценил и первое, и второе, и третье, особенно, когда был кисель или компот из апельсинов, который мы часто делали. И еще хорошее варенье к чаю. Его слабость к сладкому — это какое-то странное сочетание с тем, что он так много пил. Такое редко бывает… Притом, что еще всегда повторял:

— Сладкое я не люблю!

А когда оно ставилось на стол, то сразу же поглощалось им в невероятных, просто огромных количествах, так что сластена он был еще тот… Но к конфетам и шоколаду относился довольно равнодушно. Больше любил сладкие булочки с изюмом и орехами, домашние и магазинные пирожные в любом виде. На съемках «Дуэли» в Ялте, да и на других съемках он мог спокойно питаться буквально одними пирожными.

Обожал сладкую «фанеру», которую Лиза всегда делала быстро и аппетитно, и называл эту выпечку «фанэра». Если я говорила:

— Слушайте, сегодня к чаю ничего нет, то он всегда просил:

— Фанэ-эру!

Лиза бежала на кухню и через полчаса все было на столе. Олег эту штуку очень любил, потому что вкусно, быстро, хрустит, ну и вообще… хозяйка не устает.

Не помню Олега, кушающего яблоко. Мне кажется, что к фруктам он относился довольно равнодушно, если только они не были оформлены в компот или пирог, а просто подавались к столу. Очень любил клюквенный морс. Когда мы жили еще в Ленинграде, я его постоянно готовила: там клюква была всегда — свежая и недорогая.

Иногда Олег говорил матери:

— Мам! Сделай пироги с картошкой! Такие… настоящие деревенские… жареные такие… в масле растительном.

Я их делать не умела, а Павла Петровна готовила, но они выходили какие-то аляпистые, уродливые, а внутри невкусные: все-таки картофельный фарш делается с маслом, луком, еще с какими-то добавками, а она просто разминала вареную картошку. Потом я научилась печь эти пироги и довольно часто их делала.

Очень любил блинчики. С мясом, с картошкой, с творогом, с капустой. И просто блины — тоже очень жаловал. Брал большой блин на тарелку и сам изобретал начинку: клал на него сметану, икру, селедку — все, что было в доме (если было), то есть делал пышный, слоеный «блинный пирог». И готовил его очень красиво. Строил такую высокую штуку из всего этого, потом ее разрезал и брал на вилку огромный кусок. Меня это даже пугало.

— Боже мой, в такой маленький рот этакую кусину суешь!

А он в ответ на это жевал так, что аж за ушами трещало. На него было приятно смотреть, когда он ел. Потому что даже когда он запихивал еду в рот такими большими кусками, он всегда с ней справлялся очень артистично. Никогда не было такого впечатления, что он набил полный рот настолько, что смотреть противно.

Куриный бульон я готовила обычным способом, но всегда делала к нему маленькие белые сухарики, запеченные с сыром. Это в нашей семье очень культивировалось, и сразу же было принято Олегом на ура. Сейчас мы их нечасто делаем, а при нем они всегда подавались к столу, если на нем стоял бульон.

Вообще к кухне, как к помещению, Олег относился спокойно, потому что у него был кабинет. В кухне он просто кушал, сидел с нами какое-то время и потом уходил к себе. За столом (и вообще на кухне) никогда ничего не читал: ни газет, ни книг. Сидел в ожидании, когда его покормят или когда он отогреется, — это действительно было самое теплое место в квартире. Иногда зимой, приходя с улицы, ложился, свернувшись калачиком, на кухонную лавочку, чтобы «оттаять в тепле».

Еще о напитках. Он очень любил кофе. По-моему, даже не было ни одного утра у него без кофе. Был момент в конце 70-х, когда кофе совсем исчез, и мы все очень мучились, поэтому, когда пришла баночка кофе от приятельницы из Америки, это был просто праздник. Мы его пили, пили, пили и никак не могли напиться. Если же кофе не было, Олег заменял его крепким чаем, к которому тоже относился с симпатией. Никогда не пил кофе вечером: за редким исключением, когда вдруг надо было к концу дня пребывать в бодром состоянии. И вообще вечером он никогда не хотел спать, в отличие от Лизы. Обычно они очень долго разговаривали, потом Лиза читала ему вслух, пока уже не засыпала за книгой. В этом смысле они были парой противоположностей. Зато Лиза вставала очень рано утром и все успевала сделать. Когда просыпались мы с Олегом, выяснялось, что все куплено, все приготовлено, все убрано и вообще все сделано. С 6 до 10 утра она все успевала сделать. А Олег мог встать и в 11, если ему не надо было никуда идти. Он любил долго поспать и всегда утром отсыпался. И как раз любил именно утренний сон, чего Лиза совсем не выносила. Потом, если он уходил на студию или в театр, Лиза могла прилечь и отдохнуть. Такой уж у нее «стиль». А я, разделяя взгляды Олега на сон, запросто могла сидеть и говорить с ним поздно вечером и даже ночью. Иногда засиживались и в кабинете, все говорили о чем-нибудь… Но это бывало редко, потому что ТАМ он любил бывать один.

Ну а кухня для него, конечно, была частью его любимого дома. И он совершенно не допускал до кухни свою маму, потому что ему не нравилось, как она готовит. Я прекрасно помню, как он частенько подходил ко мне и говорил:

— Только ТЫ это сделай…

Письма от зрителей Олег получал не очень часто. Среди них было довольно много детских или от девочек, которым нравился красивый артист («я тоже хочу быть актрисой!»), или с просьбами «пришлите фотографию», «дайте автограф» и т. д. Эти письма обычно к Олегу и не попадали: он дал нам с Лизой право отбора. Я не помню ни одного письма, на которое он ответил бы сам, но обязательно читал все те, какие мы ему давали, как стоящие его внимания. Если письмо было действительно интересное, он нес его ко мне и протягивал со словами:

— Ну, знаешь что… Напиши, пожалуйста, потому что письмо хорошее, а я не могу писать — у меня не получается…

Или:

— Если захочешь, ответь.

Это была даже не просьба (он совершенно не настаивал на этом), а просто такая допустимая форма в наших отношениях. Я говорила:

— Олежечка, тогда я буду не от твоего лица писать, а от своего.

— Ну, конечно, конечно… Напиши, что я не люблю писать письма.

Он действительно не любил писать письма, а тем более людям, которых не знал. Обычно я отвечала, и потом бывало так, что между мной и адресатом завязывалась переписка.

Хамских зрительских писем в его почте почти не было. Иногда попадались более или менее резкие, с критикой (причем довольно аргументированной).

Очень интересные письма Олег получал от одной ленинградки, которая так и не раскрыла своего имени, всегда подписываясь «Зритель». Она очень доброжелательно и критично следила за ним, за всеми его работами, регулярно рецензируя почти каждую из них. Когда в 1972 году Олег играл в спектакле «Выбор», работая тогда в ленинградском Ленкоме, он однажды вышел на сцену в черных очках. По-моему, в тот вечер он был пьяноват, а может быть, у него просто настроение было такое… Вскоре после этого спектакля он получил письмо, где она писала: «Ради Бога, не делайте больше этого! Не прячьте Ваших глаз, потому что это ужасно».