Окончательный диагноз - Кит МакКарти

Он устроился напротив нее в одних трусах, и ей пришлось усомниться в степени своей разумности. Не то чтобы от него плохо пахло или ему были свойственны какие-то физические недостатки, но он существенно отличался от тех мужчин, которых она обычно выбирала себе в партнеры, будучи существом высокомерным, не изобретательным и неотесанным.

Оставалось лишь надеяться, что цель оправдает средства.

Поскольку он не ответил, она продолжила:

— По-моему, в том, что ты находишься со мной, нет ничего противозаконного, не говоря уж о том, что об этом никто не узнает. Я, например, никому не собираюсь рассказывать, а ты?

Он покачал головой, и она склонилась ближе:

— Мы же просто позабавились, Терри.

— Да, — рассмеялся он.

— Пей кофе. — И она сама отхлебнула из чашки. — Ну и как там у вас идут дела? — поинтересовалась она, видя, что он повиновался, как послушный маленький мальчик. — Я имею в виду расследование. Можешь не рассказывать, если не хочешь, — добавила она, и мимолетное выражение подозрительности тут же исчезло с его лица. — Я не хочу тебя компрометировать.

— Да ничего хорошего, — пожал он плечами, — думаю, ты и сама это знаешь. По-моему, об этом все знают.

— Да. Я что-то слышала.

Он рассмеялся:

— Бедняга Гомер совсем умом тронулся. Колл не спускает с него глаз. Он уверен, что это сделал Пендред, но не может его найти.

— Никаких следов?

— Не-а. Гомер сделал уже все возможное — проверил связи, контакты, возможные места нахождения — ничего. Не то чтобы у Пендреда было много таких мест, где он бывает, — родственников у него не осталось, друзей нет, да и ходил он мало куда.

— А в больнице?

— Туда мы заглянули с самого начала.

— Он уже составил описание Пендреда?

Фишер пренебрежительно хрюкнул, и этот переход от полной доверчивости к профессиональному высокомерию свидетельствовал о его абсолютной наивности.

— Естественно.

Она улыбнулась:

— Ну, ты знаешь все, кроме того, что тебе не положено знать.

— Да, — кивнул Фишер.

— А чем он занимается сейчас?

— Они разослали его фотографии и купили время на телевидении. Кроме того, продолжается обход близлежащих домов, и никто еще не отменял слежку за его домом.

— Полагаю, все надеются, что он больше никому не пережет горло.

Фишер ухмыльнулся — довольно отвратительное зрелище.

— Еще бы.

Дождь на некоторое время утих, а потом обрушился с новой силой, став постоянным шумовым фоном работы Айзенменгера с отчетами. После трех часов не прерывного изучения у него набралось несколько страниц, исписанных с обеих сторон, — в основном это были вопросы с небольшим вкраплением фактов и умозаключений. Теперь же он был поглощен составлением таблицы, в левой стороне которой располагались имена жертв, а в правой — характерные особенности их убийства. Прочитанные вне контекста названия граф заставили бы стороннего наблюдателя заподозрить, что Айзенменгер не менее безумен, чем сам убийца: «Форма разреза», «Аккуратность разреза», «Аккуратность швов», «Тип швов», «Форма разреза черепа», «Петли», «Пострадавшие органы», «Длина сонных артерий», «Интактность мочевого пузыря», «Место нахождения внутренних органов», «Место нахождения мозга», «Узлы». Он заполнил все графы и после этого долго изучал получившуюся таблицу. Настолько долго, что успел за это время выпить бо́льшую часть бутылки «Риоха Гран Резервы».

Наконец он вздохнул, допил остатки вина и пошел спать. Он знал, что будет вынужден огорчить или Блументаля, или Беверли, и теперь начинал догадываться, кого именно.

Елена смотрела на дождь, и мрачное выражение ее лица в полной мере отражало ее внутреннее состояние. За ее спиной на диване стояла сумка, собранная для госпитализации. В ее идеально убранной квартире звучали грустные песни Сэнди Денни, а включенный телевизор работал без звука.

Я одержу победу. Я не дам себя победить.

Эта фраза с незначительными вариациями снова и снова повторялась в ее голове, все больше увеличивая ее решимость. Она не сдастся и не позволит себя растоптать.

Сэнди Денни допела последнюю песню, и в квартире снова воцарилась тишина, нарушаемая лишь шумом дождя за окном, в котором отражались бесчисленные звезды неоновых огней. Это была панорама цивилизации двадцать первого века, неведомая векам предшествующим, и тем не менее она несла в себе ту же ночь и ту же тьму. Никакое электрическое освещение не могло ее рассеять, как никакая медицинская премудрость не могла избавить от болезни. Отдельные победы не свидетельствовали о том, что война выиграна, — более того, они лишь подчеркивали слабость человеческого оружия.

Нет!

Что-то было не так. Она не заслуживала такой судьбы. И пусть обступает ее со всех сторон, она все равно ее преодолеет. На следующий день ей предстояла операция, и она ощущала себя полководцем накануне сражения. Не то чтобы она думала о чем-то героическом, об Азенкуре или псах войны, это была ее личная, никому не ведомая схватка, победа в которой должна была принести ей успех.

Джон предлагал провести эту ночь вместе с ней, и это было очень соблазнительное предложение, но она отказалась. Он спокойно принял ее отказ, и теперь она гадала, понял ли он, что ей надо побыть одной, дабы сосредоточиться и собраться с силами. Ее радовал уже сам факт того, что он предложил, — это означало, что хотя бы мысленно он будет рядом.

Она закрыла глаза.

Я все преодолею.

У нее оставалась масса незавершенных дел: до сих пор не пойманный убийца, неотмщенные родители, необходимость доказать невиновность ее сводного брата Джереми. И снова ее рука неосознанно потянулась к груди — той самой. Однако, поймав себя на этом движении, она ощутила прилив злости и тут же отдернула руку.

Укрепившись в своей решимости, она отвернулась от окна, оставив тьму за спиной.

Мартин Пендред наблюдал за ее окном снизу, и в глубине его глаз полыхало невидимое никому пламя любви. Или по крайней мере того, что он считал любовью.

Когда Беверли ранним утром приехала к доктору Малькольму Пинкусу, жившему в небольшом доме в одном из спальных районов в двадцати километрах от центра города, она была поражена происшедшей с ним переменой. Она помнила его высоким живым человеком с темными глазами и такими светлыми волосами, что они производили впечатление чего-то нездешнего. Теперь он сильно похудел, у него был изможденный вид, глаза глубоко запали, а спина сделалась настолько сгорбленной, что он казался почти одного роста с Беверли.

Еще четыре года назад он привлекал ее своей кипучей энергией, обаянием и самоуверенностью, и между ними наверняка возникли бы более близкие отношения, не будь он на десять лет младше ее. Как тогда сложилась бы ее жизнь, думала она. Не ощущала бы она себя теперь более уверенно? Однако подобные романтические мысли вызвали у нее лишь мрачную улыбку — увы, все это было не для нее, по крайней мере не в этой жизни.

— Сержант Уортон! Какая приятная неожиданность!

Он назвал ее «сержантом», так как они расстались, когда она еще была в этом звании, и он не знал о том, что она впала в немилость. Он широко улыбнулся и протянул ей руку, но кисть была настолько деформирована артритом, что Беверли побоялась ее пожать и тем самым причинить ему боль. Она просто прикоснулась к его руке, ощутив ее тепло и сухость.

— Заходите! — пригласил он, делая шаг в сторону. — Заходите. Я как чувствовал, что ко мне кто-нибудь да заглянет.

Малькольм Пинкус едва не лучился от радости. Это был лучший психиатр из всех, кого ей доводилось встречать.

Увлекая ее за собой, он двинулся в сумрак изящного викторианского особняка, безупречная чистота которого ставила под сомнение его статус вдовца. Движения его были замедленны и явно причиняли ему боль, и, пока он вел ее в гостиную, она слышала, с каким трудом он дышит. В гостиной был высокий потолок, а в камине лежали дрова; она опустилась на стул с высокой спинкой, стоявший слева от камина, а он на такой же, находившийся справа. Только теперь она смогла рассмотреть все, что сделал с ним артрит.

Он посмотрел ей в глаза и улыбнулся чуть ли не с виноватым видом.

— Как видите, меня покинула благодать доброго здоровья.

— Давно?

— Вскоре после дела Пендреда. Все началось резко и неожиданно — сначала лодыжки, потом колени, затем руки и все остальное. Не прошло и нескольких недель, как меня начали мучить такие боли, о существовании которых я и не подозревал, — я не мог ходить, не мог даже писать.

— И что это?

— Обычный артрит. — Он снова улыбнулся, но улыбка эта была безрадостной. — Да и какая разница, как это называется? Чем меня только не лечили — стероиды, иммунодепрессанты, метотриксат — все без толку. А сейчас, похоже, этому артриту надоело со мной возиться. Он меня оставил или, по крайней мере, перестал продвигаться дальше, и вот, не прошло и трех лет, как я здесь. На пенсии. Еле волочу ноги.