Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

– Итак, ты ученик Гиллеля? – спросил Ирод.

– Не только, – ответил Иосиф, – своими учителями я считаю также Гиппократа [160]и Платона [161].

Такой ответ чрезвычайно заинтересовал Ирода, который сам был большим почитателем всего греческого.

– Любопытно, – сказал он. – Не будешь ли ты так любезен, чтобы растолковать нам, какая может быть связь между Гиллелем, Гиппократом и Платоном?

– Самая прямая! – воскликнул Иосиф, и лицо его, до той поры хранившее выражение виноватости, стало одухотворенным. – Большая ошибка думать, будто всеми нашими поступками управляет промысел Предвечного. Будь это так, люди не совершали бы дурных поступков, а творили бы одно только добро. Но разве это так? Разве милость Предвечного к нам, Его созданиям, не простирается столь далеко, что Он предоставил нам право самим решать, что есть благо в этом мире, а что зло, и самостоятельно выбирать, встать ли нам на сторону добра или зла? Добродетельный человек не станет поступать дурно. Но тут встает другой вопрос: а что есть добродетель? Сократ [162]учил: добродетель есть знание. Невежественный человек не может быть добродетельным. При этом, правда, он не обязательно должен стать злым. Невежественный человек подобен животному. Можно ли назвать волка злым за то только, что он питается овцами, а овец добродетельными за то, что они едят траву, а не плоть? Такими их создал Предвечный и они таковы, какие есть: не добродетельные и не злые, а просто неразумные твари…

Ирод внимательно слушал Иосифа, одновременно наблюдая за реакцией на его рассказ сидящих за столом женщин. Мать его, Кипра, смотрела на Иосифа с обожанием и время от времени бросала на Ирода взгляд, в котором читалось: «Разве я не права? Разве избранник, за которого я сватаю дочь мою и сестру твою Саломию, не достоин войти в нашу семью?» Саломия, напротив, сидела насупившись, ничего не ела и весь ее вид говорил о том, что, будь ее воля, она вышла бы из-за стола и ушла куда подальше, только бы не находиться в обществе умничающего калеки. Дорис, напротив, беспрерывно жевала, рассказ Иосифа ее мало интересовал, она время от времени облизывала пальцы, выпачканные жирны мясом, и, заметив на себе взгляд Ирода, виновато улыбалась. «Не осуждай меня; после ночи блаженства, которое ты подарил мне, я страшно проголодалась», – читалось в ее взгляде. Зато Мариамна была само внимание. Она, как и Саломия, ничего не ела, неотрывно смотрела на Иосифа, ловя каждое его слово, и в больших синих глазах ее Ироду чудился не просто интерес к тому, что говорил калека, а обожание.

Между тем Иосиф, польщенный вниманием к нему Ирода, увлеченно продолжал. Мысль его уносилась в далекое прошлое, чтобы рассказ его был более понятен слушателям, перескакивала на современное положение дел, а от современности переходила к частностям, в которых объединялось прошлое и настоящее. Заговорив о природе возникновения самобытности евреев, он вспомнил Манефона [163], который первым из историков древности изложил свой взгляд на евреев как народ, оформившийся в Египте. От Манефона Иосиф перешел к рассказу о типах различных народов, среди которых ему довелось жить, а от типов народов к индивидуальным особенностям людей внутри каждого из этих народов.

– Мне довелось изгнать беса из одной девушки обыкновенной валерианой, – похвастал он. – После этого ко мне стали относиться как к чародею, а между тем все дело заключалось в том, что тó, что несведущие люди называют одержимостью бесами, мы, врачи, называем нарушением пропорций телесных соков в организме человека.

Заявление это вызвало живой интерес за столом. Одна только Саломия, поморщившись, пробурчала:

– Какая глупость.

– Глупость? – удивился Иосиф. – Но разве ты станешь отрицать, что одни люди горячи, а другие холодны, одни легко возбудимы и все их чувства выплескиваются наружу, а другие сдержанны и чувства их спрятаны глубоко в них, одни восприимчивы к страданиям ближних своих, а других эти страдания оставляют равнодушными? Так вот, девушка, из которой я якобы изгнал бесов, была просто-напросто легко возбудимой, которая остро пережила смерть своего брата.

– Совсем как наша Саломия, – вздохнув, сказала Дорис, и принялась за фрукты.

– На себя посмотри! – огрызнулась Саломия.

– Но какое все это имеет отношение к тому, чему ты научился у своих учителей? – спросил Ирод.

– Самым непосредственное, – подхватил Иосиф. – Иудаизм – это религия добра и братского единения людей. Наши предки не сразу пришли к пониманию Предвечного, имена Которому, как учит нас Священное писание, Благ и Праведен, Истинен и Свят, Вечен и Непостижим, Всеведущ и Премудр, Ненавидящий зло и Хотящий спасения всех, одним словом – Любовь. Трудно поверить, но были времена, когда наши предки, как и родственные им народы, поклонялись другому верховному богу по имени Эл, который управлял советом богов. Были среди этих богов богини-женщины и боги-мужчины: великая владычица и праматерь всех богов супруга Эла Ашера, богиня любви и плодородия Астарта, бог земли Баал. Были среди сонма богов и каждый год умирающий и вновь воскрешающий бог урожая Таммуз, богиня-охотница и воительница Анатбетэль. Всем этим богам вместе взятым и каждому из них в отдельности люди молились и приносили им жертвы. Еще при последнем царе Иудеи Седекии на улицах Иерусалима можно было увидеть сцены, о которых Предвечный сказал так: «Дети собирают дрова, а отцы разводят огонь, и женщины месят тесто, чтобы делать пирожки для богини неба и совершать возлияния иным богам, чтоб огорчать Меня» [164]. А что такое «священный брак», как не оргии, которые устраивали обнаженные мужчины и женщины на свежевспаханной земле, а потом, усаживаясь в круг, ели мясо козленка, сваренного в молоке его матери? [165]Но самое непостижимое состоит в том, что наши предки приносили богам в жертву своих первородных сыновей [166]. От всех этих мерзостей иудеи сегодня избавлены. Но как им избавиться от движения соков внутри себя, которые делают разных людей не похожими один на другого? Только усилием собственной воли, которой наделил каждого из нас от рождения Предвечный, предоставив нам возможность самостоятельно делать выбор между добром и злом. Но и здесь Предвечный не забыл о нас, и здесь Он пришел нам на помощь, поселив в наши души страх. Меня долго занимал вопрос об обязательном соблюдении иудеями субботы [167]. Почему этот праздник так необходимо соблюдать, разве праздновать или не праздновать тот или иной день не зависит от свободной воли каждого из нас? Ребенком я горько плакал над участью человека, который собирал дрова в субботу и за то был приговорен к смерти. Мне чудилось, что у человека этого тяжко заболел такой же ребенок, каким был я, и чтобы не дать ему умереть от голода, он решил приготовить ему немного горячей пищи. А человека этого, даже не поинтересовавшись, зачем ему понадобились дрова в субботний день, взяли и убили [168]. Лишь став много старше я понял: любой человек, нарушивший повеления Предвечного, подлежит смерти. Страх перед неминуемой карой – вот лучший способ отвратить человека от греха и сделать его счастливым. Страх, с которого начинается любая дисциплина – будь то послушание родителям своим или исполнения воли властей – лежит в основе идеального государства Платона, и этот же страх формирует идеальных людей [169]…

Время приближалось к полудню, когда Ирод вышел из-за стола и, обращаясь к Иосифу, сказал:

– Ты оправдываешь свое имя [170]. Мы еще побеседуем с тобой о многом, что известно тебе и что интересует меня. – Обратившись к матери, добавил так громко, чтобы его услышали все: – Эм [171], ты решила выдать дочь свою и сестру мою Саломию замуж за Иосифа. Да будет так! Ты, Дорис, поможешь матери подготовить все необходимое к свадьбе. Свадьбу сыграем через неделю.

Лицо и шея Саломии покрылись красными пятнами. Однако возразить решению брата она не посмела.

Ночью Ирод вошел к Мариамне. Та уже лежала в постели, но еще не спала. Распущенные волосы ее рассыпались по подушке, большие синие глаза удивленно смотрели на мужа.

– Скажи, ты хорошо знала Малиха? – спросил Ирод, устраиваясь в кресле в тени спальни.

– Знала, – ответила Мариамна, не понимая, к чему клонит муж.

– Я спрашиваю, хорошоли ты его знала?

– Можно сказать и так: да, я хорошо его знала.

– А он тебя?

– Малих был частым гостем в доме моего деда.

– Он любил тебя?