Путь к себе. О маме Наталии Сац, любви, исканиях, театре - Роксана Сац

— Нет, со мной все ясно, — продолжала я, — я, конечно, умру, но все же, есть такие, что выздоравливают?

— Есть, выздоравливают, а как же, — пролепетала она и стремительно куда-то побежала. Однако уже через несколько минут вернулась и вместе с доставившими меня санитарами перевезла в операционную и доложила:

— Я позвонила Виктору Карловичу, он сейчас придет. Что же вы сразу не сказали, кто вы?

Действительно, минут через 10 появился симпатичный старый доктор и устранил последствия бабкиной медицины.

— А ведь ты, милочка, можно сказать с того света вернулась. Вовремя ты мне позвонила, Люся.

— Я бы раньше позвонила, кабы знала, что она племянница депутата, — простодушно ответила сестра.

Ах, вон что! Вот, оказывается, за кого она меня приняла. Но почему племянница? Какого депутата? Этой загадки я так и не разгадала. И все же спасибо доставшемуся от мамы низкому голосу и собственной интуиции. Меня перевели в нормальную палату, а через три дня я вернулась в Москву.

В детстве в нашу жизнь входят сказки. Наивный прекрасный мир, где все четко разграничено: злое злым, доброе добрым, и они обязательно победят. Ну, а в жизни все перепутано: злые иногда совершают благородные поступки, добрые и любящие тебя предают.

Вот хотя бы мои соседи. Я знаю, что они хотят завладеть моей комнатой, наперебой строчат на меня доносы, но Надя, гражданская жена Поначевного, жалеет и заботится обо мне, когда я, еще слабая и больная, возвращаюсь из Мичуринска, а ее муж через несколько лет (правда, после XX съезда) будет с удовольствием нянчить моего ребенка.

Ну, а я сама? Я люблю Юру, но всегда ли я веду себя по отношению к нему даже не безупречно — достойно.

Однажды за завтраком раздается телефонный звонок. Снимаю трубку — Андрей.

— Ты где?

— В Москве. В Александровском саду. Придешь?

— Конечно, приду. Сейчас. Немедленно.

Поворачиваюсь — и вижу глаза Юры, в них боль, но я ничего не делаю, чтобы хотя бы ее смягчить. Одеваюсь. Ухожу.

Андрей ждет меня с нетерпением. Он возмужал, но хотя несколько «омужичился», по-своему красив. Разговор идет какой-то пустячный и вдруг:

— А ты могла бы вернуться ко мне?

— Но… Но я в общем-то замужем. А знаешь, приходи к нам сегодня вечером, я вас познакомлю.

— Думаешь, он позволит?

Что значит позволит? Мне никто ничего запретить не может.

Подло я себя повела, если вдуматься. И в сущности своим «независимым кокетством» я предавала нашу любовь. Знаю, Юра так бы не поступил. Никогда.

Вечером мы сидим втроем. Юра как всегда молчалив, сдержанно-приветлив, я неестественно оживлена, Андрей в тон мне рассказывает бородатые анекдоты и все время предлагает выпить. О выпивке он позаботился основательно: на столе штук пять бутылок. Но пьет, главным образом, он один, не очень-то склеивается наша компания. Наконец, часа через два Андрей небрежно произносит:

— Да, там на улице меня девчонка ждет, собственно, не девчонка, а вроде как бы жена, может, сходить за ней?..

— Как — ждет на улице? Твоя жена? Но ведь дождь проливной!

Я опрометью бросаюсь на улицу. Прямо под нашими окнами насквозь мокрая молодая женщина с огромным животом.

— Здравствуйте, вы жена Андрея? Я — Роксана. — И слышу в ответ:

— Если бы вы знали, как я вас ненавижу!

— За что?!

— А что бы вы чувствовали, если бы ваш муж каждый день говорил, что женился на тебе только потому, что ты похожа на какую-то там Роксану, и упрекал за то, что недостаточно похожа?

Я привела Иру домой, отправила в ванную, переодела и только тогда как следует разглядела:

— Да ты на меня похожа, как апельсин на картошку, ты же красавица!

И в самом деле. Светло-русая, тяжелой короной вокруг головы коса, точеные нос, губы и огромные серо-синие глаза — как можно нас сравнивать! Даже беременность ее не портила: и стан, и ноги — все при ней.

Я попросила налить вина и подняла тост за благородство, которое считаю высшим достоинством каждого человека, но прежде всего мужчины. Я смотрела на Юру. Я любила его бесконечно…

А наша с ним жизнь продолжалась — бедная, беспечная, счастливая. Свои нищенские стипендии мы получали почти одновременно и тут же закупали на месяц сахар, подсолнечное масло и картошку. Откладывали что-то на хлеб и оплату квартирных счетов, а оставшееся проматывали за четыре-пять дней, посещая театры, коктейль-холл, выставки, — сколько мы всего повидали талантливого, незабываемого!

Между тем пришла весна, время экзаменов, у меня обычных, у Юры выпускных. После экзаменов и заключительных студенческих спектаклей ему было вручено свидетельство об окончании театрального училища с правом работать в качестве профессионального артиста в любом театре нашей необъятной родины. Но этот театр надо было найти самому.

Пути-перепутья. Куда вы нас забрасываете? И почему именно так, а не иначе распоряжается нами судьба?

Юра пробовался в три театра, брали его в два. Первый, гастрольный, предложил хороший оклад и хорошие роли, но выяснилось, что театр 8 месяцев в году в разъездах. Второй — Центральный детский: на самое скромное положение, во вспомогательный состав. Но он и я были рады и этому.

Конечно, если бы руководство театра знало, что этот красивый способный выпускник театрального училища — зять Наталии Сац, основавшей театр, которого они ее лишили, они бы его никогда не взяли. Думаю, что и он, если бы знал, как скажется «клеймо» зятя на его актерской будущности, сам бы в этот театр не пошел. Но, что случилось, то случилось. Судьба.

А моя судьба привела меня в 519-ю школу Кировского района города Москвы. Впервые я перешагнула ее порог в тот день, когда в институте был выпускной вечер. Он начинался в семь вечера, встреча с директором школы была назначена на три дня. За пятнадцать минут до этого я уже была на месте. Но директор был занят: в кабинет входили и выходили учителя, большей частью возбужденные, требующие в отношении кого-то немедленно принять меры. Часа полтора спустя, наконец, пригласили меня. Но не успел начаться разговор, как в кабинет вошла молодая интересная женщина с классным журналом в руках (это была завуч) и стала выговаривать директору за то, что он кого-то не аттестовал и этим «испортил всю картину» — и директор так смущенно оправдывался, будто он вовсе не директор, а нашкодивший третьеклассник. Этот разговор прервала вбежавшая учительница с возгласом:

— Ну, скажите на милость, что я должна выводить Зайцеву, если у него подряд четыре двойки?

— Зайцеву? — переспросила завуч. — Ну, конечно, тройку.

Наконец-таки мы остались вдвоем. Директор облегченно вздохнул, потом стал любезно расспрашивать меня обо всем, а затем заговорил о трудностях педагогической профессии, в которой, как стало ясно из его рассуждений, самое главное не прибегать к «последней мере». Теория «предпоследней меры» была его коньком. Позже, когда он «садился на него» на педсоветах, все мы тяжело вздыхали, осознавая, что это всерьез и надолго. Но там все же кто-нибудь (чаще всего завуч) его «угомонял», а тут перед молоденькой учительницей он говорил часа три.