Вавилонский голландец - Макс Фрай

Когда я очнулся, было темно; лампа догорела, а надо мной нависало чудовище, похожее на кальмара. Длинные щупальца шевелились, и с них капала на меня влага.

Я сдавленно закричал… и проснулся уже по-настоящему. Лампа едва мерцала; чистый лист ожидал, пока я разбросаю по нему буквы, а Константин Абэ с растрепанной головой сидел на табурете и таращил на меня свои раскосые глаза без век.

– Ты бросил меня на палубе умирать в одиночестве, – сказал мне Абэ с укоризной.

– Пока ты умирал на палубе, я здесь спасал твою жизнь, – возразил я, указывая на листы.

Абэ сунул палец в котел, поворошил в похлебке, затем облизал палец и наморщился:

– Что ты туда положил?

– Крупу и запах колбасы.

– Удачное сочетание, – одобрил Абэ. – А что ты пишешь?

– Пока не знаю, – ответил я. – Нужно, чтобы текст соответствовал тому, что в книге.

– Ну, почитай мне, – попросил Абэ. Он устроился поудобнее, насколько это вообще применимо к табурету, опустил подбородок на ладонь и приготовился слушать.

Я сказал:

– Ну, в общем, Демериго…

…построил лодку, которой я самовольно дал имя «Маргарита».

Демериго никогда не слышал такого имени. Он был очень удивлен.

Только несведущий человек может считать, что животоглавцы – странные существа и даже уродливые. На самом деле они очень красивы и гармонично устроены, только нужно уметь это увидеть. Например, многие женщины у них скрывают свои лица, считая неприличием и даже непотребством обнажать живот при посторонних; но чудесные их глаза, выглядывающие в прорезь одежды, и особенные движения плеч всегда обнаружат женщину красивую, уверенную в себе, смешливую и добрую. А как выразительны их тонкие руки! Животоглавские женщины умеют разговаривать пальцами, особенным образом скрещивая их, прищелкивая, соединяя или раздвигая, и в каждом подобном жесте гораздо больше откровенного и волнующего, чем в словах или многообещающих улыбках, на которые так щедры бывают женщины лицеголовых.

Но ни одна из тех, кто носит лицо свое на животе и разбивает сердца простым сгибанием мизинца, не обладала именем Маргарита, поэтому-то Демериго и был так взволнован, когда услышал это имя от меня, бедолаги лицеголового, подобранного на берегу, пропахшего йодом и обмотанного, за неимением одежды, гниющими водорослями.

Да, именно так я и попал на остров животоглавцев – после самого ужасного из всех моих кораблекрушений. Корабль, на котором я плыл, бесславно пошел ко дну вместе с моими незадачливыми спутниками. Волей судьбы я спасся, единственный из всех. Я очутился один-одинешенек в открытом море и потерял там свое сознание, благодаря чему легко отдался на волю волн, и так они носили меня взад и вперед, сколько им хотелось, а когда они вволю натешились, то вышвырнули меня на берег.

Демериго охотился на кальмаров и пронзал их тонким дротиком. И вот он увидел меня.

Демериго не стал кричать: «Какой урод!», или «Умри!», или «Ступай себе в море!». Вместо этого он отложил дротик, выпятил живот, чтобы лучше меня видеть, потом вздохнул, надувая себе лоб (чтобы лучше соображать) и наконец выдохнул. А подуть в лицо другому у животоглавцев означает высшую степень ободрения. Таким образом, еще не заговорив со мной словами, Демериго уже сказал мне: «Очнись!», «Подбодрись» и «Я твой друг».

Он дал мне воды из фляжки и накормил меня кальмарами, а потом привел в город, вырезанный из песка, и там мы ходили по лабиринтам, пока не выбрались к дому Демериго. Он перечеркнул мне лицо краской, сделанной из кальмаров, и перед всеми животоглавцами объявил меня своей добычей и своим человеком, выловленным из моря.

Я считал его моим хозяином, потому что так оно и было. Мы вместе охотились и проделывали немало домашних дел. А потом Демериго построил лодку, и я предложил назвать ее «Маргарита».

Он смеялся и хлопал себя по ушам в знак восхищения, когда услышал это имя.

– У тебя была женщина, которую так звали? – спросил он наконец.

– Нет, но я бы хотел, чтобы была такая, – признался я.

Он сказал:

– Если мы тысячу раз выйдем в море и преуспеем во всех наших делах на этой лодке, то у тебя и у меня появится по собственной Маргарите, и это будет настоящая любовь.

К тому времени я уже знал, как остро и сладко можно влюбиться в женщину, видя одну только кисть ее руки, тонкую и белую, с нежными розовыми ногтями. Люди вроде меня думают головой, а любят грудью и носят источник тепла у себя под ребрами; животоглавцы же и думают, и любят животом, и там у них полыхает настоящее пламя. Поэтому они часто плачут, громко смеются, и от сильных чувств у них бурлит в желудке и повышается температура тела.

Мы ходили в море с Демериго, охотились и возили грузы из одного города животоглавцев в другой, что располагался за мысом на том же острове. В другом городе животоглавцев меня не слишком-то жаловали, там было более консервативное население, и, когда мы приезжали, отовсюду сбегались мальчишки, чтобы обозвать меня как-нибудь по-обидному и запустить комком грязи. После мальчишек приходили женщины и хихикали, а уж потом появлялись мужчины и говорили, кривя губами:

– Этот урод пусть отойдет. Если он будет тут расхаживать и вонять кальмарами, наш хлеб станет несъедобным.

– Пусть этот безобразный залезет в море и сядет там на корточки, чтобы мы не видели его. Если он будет стоять здесь во весь свой гадкий рост, у наших жен родятся испуганные дети.

– Пускай неправильное существо ляжет, и мы забросаем его землей. Если он будет торчать перед нашими глазами, такой отвратительный, мы все заболеем и умрем.

И я отходил подальше, не желая с ними спорить.

А Демериго говорил им с укоризной:

– Напрасно вы так к нему относитесь. Он добрый товарищ, и я его хозяин; к тому же и лицо у него перечеркнуто, а на то, что перечеркнуто, смотреть грех – этому учат еще в начальных классах школы, которую все вы, надеюсь, заканчивали.

– Так-то оно так, но всегда ведь тянет заглянуть – что там, под зачеркнутым, – отвечали ему, – и нечего твоему мерзкому вводить нас в подобный грех.

Мне было грустно и горько слушать все это, потому что я привык к животоглавцам и начал искренне их любить, но они считали меня неполноценным и отовсюду гнали.

И вот однажды, когда я прятался за кустами, пережидая, пока мой хозяин продаст всех кальмаров и вручит все посылки и письма адресатам, ко мне подошла одна девушка.

Она шла, поднявшись на кончики пальцев, чтобы казаться выше. Одежда на ней была полупрозрачная, так что сквозь тонкий шелк я хорошо различал ее лицо: нос с маленькой горбинкой, прямой узенький ротик, круглые темные глаза с желтыми ресницами.

Она кругом обошла меня и мой куст, а потом запросто уселась рядом и заговорила со мной: