Преодоление - Валерий Игнатьевич Туринов

не удалось, восставшие изрубили тут же на месте. Затем восставшие заняли острог, укрепились в нём, опасаясь, что к Заруцкому могут подойти на помощь из степи ногайцы.

Так войско Заруцкого, вместе с ним Марина, её сын, её близкие, её монахи оказались в осаде.

Заруцкий обозлился оттого, что какие-то посадские мужики вынудили его закрыться с казаками в крепости. Невыспавшийся после очередной пьянки, он, угрюмо взирая на всех, ругаясь, залез на крепостную башню, стоявшую ближе всех к острогу, и велел пушкарям снарядить пушки. Когда всё было готово, он приказал палить по острогу из всех пушек.

Грянув первым залпом, пушки замолчали… Их перезарядили… И пошло, пошло…

– Вот так и бейте! – крикнул он пушкарям, оглохнув от грохота, стоявшего внутри башни, забитой едким дымом. – Пока зелья и ядер хватит!.. Жгите их, сволочей! – прошёлся он насчёт астраханцев, обозлённый на них за непослушание ему и царице.

В таком настрое он пришёл к Марине. Та вызвала его, испугавшись стрельбы, криков, приступа черни к крепости. Снова, как уже не раз было в прошлом, всё та же чернь угрожала ей… Вот-вот ворвётся в стены… А ей уже некуда прятаться. Куда дальше-то?! Разве что бежать к тому же шаху! Но что ждёт там её?.. Гарем!.. От такой участи её, христианку, католичку, воспитанную европейским просвещением в представлении о свободе женщины, всю переворачивало внутри… Король, её надежда, далеко, очень далеко отсюда, куда её затащил Заруцкий, этот шальной атаман, её боярин, последняя опора…

– Иван, не оставляй меня! – заныла она тотчас же, как только увидела его.

Он успокоил её как мог: приласкал, обнадежил, что посадские не войдут в крепость.

– У меня восемьсот казаков!.. Верных тебе, государыня!..

– И с этим-то воевать?! – спросила она его и часто задышала.

Она боялась снова оказаться в заключении. И этот страх действовал на неё так, что ей всякий раз становилось нечем дышать, когда он накатывал на неё. Ей казалось, что кто-то душит её. И она стала широко открывать рот, чтобы вдохнуть как можно больше воздуха, им надышаться…

– Ничего! – стал утешать он её, заметив, что с ней происходит что-то неладное. – Димитрий начинал с меньшим числом людей! Бог даст удачи, опять соберём казаков! Да и ногайцев сманим на свою сторону! А если Иштерек не пойдёт против Москвы, тогда я выпущу из тюрьмы Джан-Арслана! Ха-ха! Отца Петьки Урусова!.. Иштерек боится его, сильнее, чем московского царя! Хм!.. Вот он где будет у меня! – сжал он в кулак пальцы.

Он говорил, говорил желчно обо всех своих соратниках и делах, расхаживая по палате. Она же следила за ним, за его движениями, за тем, как он бесшумно и мягко двигается, как тигр, такой же сильный, жестокий, непредсказуемый…

И так начались и пошли долгие, тягучие дни осады.

Целый месяц сидели они в осаде.

С Мариной он виделся ежедневно. Встречи эти проходили всё время напряжёнными. Марина боялась всего. В её сердце снова поселился страх, такой же, как когда-то там, в Москве, в кремлёвских палатах.

Заруцкий, хотя и хвалился ей, что с ним столько казаков, но он знал, что их осадили три тысячи вооружённых астраханцев.

Донесли ещё Заруцкому, что огромное войско Иштерека по пути на север как будто растаяло в степях, под жгучими лучами весеннего солнца. Заруцкий понял, что Иштерек обхитрил его. И он уже ничего не мог сделать тому же Иштереку.

А тут ещё появилась новая опасность. Стало известно, что к Астрахани идёт с отрядом терских казаков Васька Хохлов. Его послал терский воевода Пётр Головин, узнав о положении в Астрахани.

Заруцкий был вне себя от ярости. Но на очередном приёме у Марины, он успокоил её, не подав вида, что тоже встревожен происходящим.

– Иван, надо уходить из города, – заговорил Бурба, когда они, оставив Марину с Казановской, вернулись в воеводскую избу. – Прорываться в степь! Ахтубой пойти, ногайской стороной! Там пристанут к нам ещё казаки. Здесь-то мы отрезаны от всех…

Заруцкий согласился с ним. Теперь, действительно, оставалось только это, когда ему донесли, что терские казаки не пошли за ним, повязали его атамана, Федьку Черного. И тот же Васька Хохлов уже подступил к Астрахани, овладел учугами[35], отогнал табуны лошадей, подготовленные им, Заруцким, для похода.

«Ах, ты сукин сын! – зло мелькнуло у него о Ваське, брат которого, Иван, верно служил ему, ходил даже до шаха. – А этот – боярский сосунок!»

– Вы вот что, – созвав атаманов, начал он отдавать им распоряжения. – Соберите всех казаков и доведите до них, что сегодня ночью будем прорываться из крепости. Надо добраться до судов… Вот паскуда! – снова прошёлся он насчёт Васьки Хохлова.

Тот лишил их лошадей, и у них остался только один выход – уходить водой. Но и к судам им сильно стеснили путь. И за них, за струги, придётся здорово драться.

Атаманы разошлись от него. Ближе к ночи Бурба, обойдя и проверив сборы во всех станицах, вернулся назад в воеводскую.

– Всё готово! – сообщил он Заруцкому. – Ждут твоего сигнала!

– Ты, Антипушка, бери-ка на себя наших баб: Марину с Барбарой и кормилицу с царевичем. И будешь при них до тех пор, пока не пробьёмся к стругам. Да возьми для этого дела десяток крутых казаков. Лады?

– Ладно, – угрюмо пробормотал Бурба, недовольный, что Заруцкий приставляет его в сторожа к царице. – Тут Джан-Арслан с ногайскими аманатами липнут к нам. Говорят, нельзя им здесь оставаться, побьют-де их царские люди или свои же, ногайцы.

– Хорошо, пусть идут с нами. Лишь бы не мешались под ногами! А ты не бурчи! – сказал Заруцкий ему. – Сейчас самое важное – вывести отсюда Марину с её бабами и монахами! И ты должен понимать, что без неё нам никуда! Царица ведь!.. Без неё мы шайка воровских казаков! На неё же вон даже шах клюнул! Хм! – усмехнулся он.

Этой майской ночью, с двенадцатого на тринадцатое мая, под Лукерью-комарницу, им удалось прорваться к судам. Захватив их, они пошли вверх по Волге. За день они ушли от Астрахани на два десятка вёрст. К ночи в их стан, раскинувшийся на берегу протоки Малой Балды, на Ногайской стороне, из Астрахани пробрался посадский, их тайный человек, сообщил, что Хохлов вошёл с терскими казаками за стены города. С верха же реки идёт государева рать, и уж очень велика…

Заруцкий, выслушав молча эти известия, отпустил его.

Взвинченный неудачами за последнее время, он вышел на берег протоки.

Стояла темная майская ночь. На реке было тихо, тепло. О чём-то таинственном шептал камыш, напоминая ему былое… И у него заныло сердце о прошлом, о беспечной жизни воровским