Барышня Эльза - Шницлер Артур

Она проснулась, точно от страшного сна. «Где я? Где я? — шептала она. Она заломила руки, обращая взоры к небу. — Как низко Ты дал мне пасть! Неужели пет у меня опоры? Что делает меня такой несчастной и такой жалкой? Почему я точно хватаюсь за что-то в пустоте и сама не лучше всякой Фортунаты и женщин в ее роде?» Вдруг, с бьющимся до изнеможения сердцем, она поняла, что делало ее такой несчастной. Исчезла почва у нее под ногами, и небо затмилось над нею: единственный человек, которого она любила, оказался лгуном. Да, и только теперь она это узнала. Вся его жизнь с нею была обманом и притворством. Он обманывал ее с фрау Вельпонер и с другими женщинами, с актрисами, с графинями и блудницами. Когда в летние ночи тихие чары совместной жизни толкали его в объятия Беаты, это была самая ужасная, самая скверная, самая низменная ложь; на ее груди он с похотливым предательством думал о других, о всех других. Но почему она это вдруг поняла? Почему? Потому что она оказалась такой же, не лучше, чем он. Разве ее держал в своих объятиях Фердинанд, актер с красной гвоздикой в петличке, который довольно часто возвращался из пивной только в три часа ночи, с запахом вина? Тот, который хвастливо рассказывал ей с мутными глазами пустые и неопрятные истории, который в молодости жил милостями стареющей вдовы, оплачивавшей его кутежи, и читал в веселом обществе нежные письма, которые ему посылали в уборную влюбленные дуры? Нет, его она никогда не любила бы, от него она убежала бы в первый месяц замужества. Тот, которого она любила, был не Фердинанд Гейнгольд, а Гамлет, и Сирано, и царственный Ричард, герои и преступники, триумфаторы и обреченные на смерть, блаженные и заклейменные. И тот демонический возлюбленный, который однажды выманил ее в сад из тишины брачного покоя для несказанного блаженства, — это был не он, это был таинственный и мощный горный дух, тот, которого он играл, сам того не подозревая, которого должен был играть, потому что не привык жить без маски и ужаснулся бы перед самим собой, если бы увидел свое отражение в зеркале ее глаз.

Значит, и она его всегда обманывала, как и он ее? Значит, она всегда вела жизнь, преисполненную диких восторгов, о которых никто не подозревал; и теперь только она поняла свою истинную природу. Она всегда была потерянной женщиной, только прежде этого никто не знал, даже она сама. Теперь это обнаружилось. Она обречена на все более и более глубокое падение, и вскоре всему миру будет известно, что вся ее внешняя порядочность — ложь, что она ничем не лучше Фортунаты, Вильгельмины Фаллен и всех тех, которых она до сих пор презирала. И ее сын это будет знать. Если он не поверит слухам про Фрица, то поверит, должен будет поверить при следующем случае.

И вдруг она точно увидела его перед собой со скорбными, широко раскрытыми глазами, протягивающего руки отстраняющим жестом. Она кинулась к нему, но он с ужасом отвернулся и умчался, точно во сне. Она застонала, сразу проснувшись. Потерять Гуго! Все, только не это. Лучше умереть, чем не иметь более сына. Да, умереть. Тогда она опять его обретет. Он придет на могилу матери, станет на колени и уберет ее могилу цветами, сложит руки и будет молиться за нее. Ее охватила жалость к себе при этой мысли, сладостная и вместе с тем отвратительная жалость, обманчиво мирная. Но в глубине души ее говорил какой-то голос: «Разве я могу успокоиться? Мне же ведь нужно о многом подумать. Значит, мы отправимся в путь завтра… Сколько еще осталось сделать… Так много…»

И в окружающих ее тишине и полумраке она почувствовала, что за стенами люди и природа проснулись от летнего послеобеденного сна. Далекий, смутный гул еле проникал к ней сквозь щели закрытых ставен, но она знала, что люди уже ходили по дорогам, катались на лодках, играли в теннис и пили чай на террасе отеля. В своем полудремотном состоянии она как бы видела перед собой веселую, пеструю толпу дачников, миниатюрных, как игрушки, но совершенно отчетливо кружащихся перед нею. Карманные часы громко тикали на столике у кровати и о чем-то ей напоминали. Беате вдруг захотелось узнать, который час, но у нее не было силы повернуть голову или зажечь свет. Какой-то близкий шорох из сада стал слышаться все более явственно. Что это могло быть? Очевидно, человеческие голоса. Так близко? Голоса в саду? Кто это — Гуго и Фриц? Разве возможно, чтобы они оба уже вернулись? Ну да, уже приближался вечер, и Фрицу не терпелось — он вернулся скорее, чем предполагал. Но Гуго? Она ведь и не надеялась, что он вернется со своей так называемой экскурсии раньше полуночи. Кто же им отпер? Разве она не закрыла двери? Девушка не могла вернуться так скоро. Они, наверное, сначала позвонили, а она не слышала во сне. Тогда они, вероятно, перелезли через забор, а что она дома, этого они, конечно, не подозревают. Одни из них смеется. Это не Гуго. Но и Фриц не так смеется. Вот засмеялся другой. Это Фриц. А теперь опять первый. Кто же это? Он говорит. Это не голос Гуго. Так, значит, это Фриц и кто-то другой с ним в саду. Вот они совсем близко. Они как будто сели на белую скамейку под окном. Теперь она слышит, как другой называет первого по имени. Руди… Так вот с кем Фриц сидит под окном.

Что же, в этом нет ничего удивительного. Еще недавно в ее присутствии говорили, что Руди Бератонер скоро опять приедет. Может быть, он уже раньше приходил, никого не застал, а потом на вокзале встретил Фрица, который, побуждаемый любовью, вернулся из Ишля раньше, чем собирался. В сущности, не было никакого основания ломать себе голову над этим. Просто оба молодых человека пришли в сад и сидят на белой скамейке под окном соседней комнаты. Значит, нужно встать, одеться и выйти к ним. Зачем? Разве это так необходимо? Неужели ей уж так хочется поскорее увидать Фрица или хочется поговорить с наглым юношей, который недавно с такой насмешливой точностью передразнивал голос и манеры ее покойного мужа? Но, в конце концов, ей не оставалось ничего другого, как пойти поздороваться с молодыми людьми. Не сидеть же здесь, предоставляя молодым людям болтать о чем вздумается. Что разговор их будет не особенно приличный, это она могла предположить заранее. Но не все ли равно? Пусть говорят что хотят.

Беата поднялась и села на край кровати. До слуха ее дошло первое явственное слово, имя ее сына. Конечно, они говорят о Гуго, и не трудно догадаться, что они о нем говорят. Вот они опять рассмеялись. Но слова не доходили до нее. Если бы она подошла ближе к окну, она могла бы следить за разговором. Но, кажется, лучше этого не делать. Вдруг услышишь неприятное. Во всяком случае, самое лучшее — поскорее одеться и пойти в сад. Но Беате все же захотелось раньше подкрасться к закрытым ставням. Она прильнула к узкой щели, выглянула, но увидела только полоску зелени и затем другую, синюю полоску неба. Но зато ей было слышно, что говорят на скамейке. Опять до нее донеслось только имя Гуго. Все остальное говорилось таким шепотом, как будто принималось в соображение, что их могут подслушать. Она приложила ухо к щели и с облегчением улыбнулась. Они говорили о школе. Она совершенно ясно услышала: «Этому негодяю хотелось бы его срезать». А затем еще: «Злая собака!» Она опять тихонько ушла в глубь комнаты, быстро вынула удобное домашнее платье и надела его. Затем, побуждаемая непреодолимым любопытством, она опять подкралась к окну. И тут она услышала, что речь идет уже не о школе. «Она баронесса?» — Это был голос Руди Бератонера. А затем… какое отвратительное слово! «Он весь день с нею и, конечно…» — Да, это был голос Фрица. Она невольно заткнула уши, отошла от окна и решила скорее выйти в сад. Но еще прежде, чем она дошла до дверей, ее опять потянуло к окну — она опустилась на колени, прильнула ухом к щели и стала слушать с широко раскрытыми глазами и пылающими щеками.

Руди Бератонер рассказывал что-то, временами понижая голос до шепота, но из отдельных слов, которые слышала Беата, ей сделалось постепенно ясно, о чем шла речь. Руди рассказывал о каком-то своем приключении: Беата слышала французские любовные слова, которые Бератонер передавал слащаво-тонким голоском. Он передразнивал разговор своей приятельницы. Кто же спит рядом с его комнатой? Его сестра. Так это, значит, гувернантка… Дальше… Когда сестра спит, гувернантка приходит к нему. А потом, потом?.. Она не хочет слушать и все-таки продолжает слушать с возрастающим волнением. Она жадно впивает весь рассказ, до которого ей нет никакого дела. Она чувствует отвращение и вместе с тем какое-то удовольствие.