Лилит. Злое сердце куклы - Артур Гедеон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ты и впрямь моя копия. Какой же он мастер!» – звучал в ушах Крымова знакомый голос, по которому до вчерашнего вечера он готов был скучать бесконечно долго. Но уже не сейчас.
Детектив вышел на балкон, продуваемый ветерком, и требовательно уставился в ночное небо с россыпями звезд. Ну, где ты, где, ее вожделенное созвездие? Вот он – ковш Большой Медведицы. Прямо над головой. Там, в большом половнике, плескалась сейчас нагишом его недавняя возлюбленная? На пару с похитителем Робертом? Или она сидела на рукояти ковша, болтала ножками и высматривала дураков, через которых переступила? Нет! Она забывала про них тут же. Теряла к ним интерес сразу, как они переставали быть ей нужны. Даже охотник вывешивает рогатые головы оленей на стену, чтобы похвастаться перед такими же убийцами, как он сам. Лике и этого было не нужно. Она просто летела вперед, как ракета, как метеор. Но куда? Крымов мог бы поклясться, что она и сама не знала.
Траектории у ее полета не было. Просто летела в вечность. Наугад.
Белых пятен в этой истории куда больше, чем обозримых островков. Но были особые вопросы, которые не давали детективу покоя. Например, откуда приехала Лика с большим старинным чемоданом? Несла она его легко. Более того, чемодан был предназначен для транспортировки ломких предметов. И почему Лика истерила во время разговора с Троепольским? Кто взвинтил ее? Ему она рассказала о смерти подруги, но никакой подруги, разумеется, не было. И Лика даже не упомянула о том, что куда-то ездила и, тем более, привезла чемодан. Утром буря в ее сердце якобы улеглась, и она попросила привезти куклу Лилит «для фотосессии». Но почему он не видел старинного чемодана? Где, как правило, оставляют чемодан? В коридоре. Или заносят его в комнату. Такого чемодана у Лики не было, значит, его спрятали. От него – Крымова. Когда он вечером привез куклу, его послали за корицей для шарлотки. От него надо было избавиться хотя бы на четверть часа! К тому времени она уже водила его вокруг пальца, на каждом шагу вешала лапшу, заговаривала зубы. Его выставили из дома, чтобы сделать нечто важное, свидетелем чего он не должен был стать.
Этой ночью Крымов так и не уснул. Измучил себя, истерзал. Выпив таблетку от головной боли, в восемь утра он позвонил директору кукольного театра «Лукоморье» – Цоколю.
– Альберт Карлович, здравствуйте, детектив Крымов. Надеюсь, не разбудил?
– Да нет, господин сыщик, кто рано встает, тому Бог подает. Собираюсь на работу. У вас что-то важное?
– Очень важное. Помните, вы рассказывали мне про вашего кукольника Беспалова, как он первый раз появился у вас в театре с куклой… Аленой, кажется?
– Алисой. Той, что из Страны чудес.
– Точно. И вы упомянули, что Беспалов принес ее в каком-то хитром чемодане, так?
– Именно так. В старом немецком чемодане с деревянными обручами для надежности.
– Опишите этот чемодан, если вспомните.
– Отчего не вспомнить? Коричневый. На каждом деревянном обруче стальные уголки. Идеальный контейнер для транспортировки ценного багажа. Немцы плохого не придумают. А внутри кукла была еще и в футляре из поролона. Савва сам его сделал.
– Верно, верно. А вы можете вспомнить размеры чемодана?
– Ну, сантиметров восемьдесят на пятьдесят. Идеально под его куклу.
– Удивительно! Прошло пятнадцать лет, а вы его так описываете, будто видели на прошлой неделе.
– Да помилуйте! Какие пятнадцать лет? Он в этом чемодане столько кукол переносил за эти годы.
– Ах, вот в чем дело…
– Ну да. Я месяц назад видел этот чемодан. У него их два – они близнецы. Иногда Савва приносил сразу по две куклы. Я ответил на ваш вопрос?
– Безусловно.
– И я, конечно, должен держать наш разговор в секрете? Про чемоданы?
– Разумеется, под страхом расстрела.
– Не боитесь, что я пожалуюсь вашему начальству за такие шутки?
– Не боюсь. У вас для этого слишком хорошее чувство юмора.
– Ладно, детектив, – вздохнул Цоколь. – Удачи вам в поисках черной кошки в темной комнате. Могу я пожелать такое, коли у меня хорошее чувство юмора?
– Можете, Альберт Карлович.
– Тогда до свидания. А лучше: прощайте.
– Это как Бог даст, – сказал Крымов.
Лика была у проклятого Кукольника – Саввы Беспалова. И привезла в хитром чемодане копию Лилит. А он, болван, сам доставил с работы то, что ей было нужно: ту «заколдованную» куклу, что свела с ума Женечку и полностью изменила жизнь медсестры Лики – «синего чулка». Подлог эта ведьма совершила, пока он ходил за корицей для ее шарлотки. Фотографировала она копию, и ее же он, Крымов, отвез на работу. Браво, Лика, браво! Блестящая афера! Все удалось на славу. Но что медсестру могло связывать с Кукольником? И как она его заставила привезти куклу? Силой? Шантажом? Или с Беспаловым был проведен тот же интимный эксперимент, какой «новая» Лика устроила с главврачом на его диване? Крымову нужна была подсказка и как можно скорее, иначе голова могла просто взорваться от перенапряжения. Ниточка, за которую он мог бы потянуть, чтобы размотать чертов клубок!
Целый час детектив просидел за компьютером, роясь в театральных архивах и новостных страницах прошлого, прежде чем нашел упоминание о спектакле пятидесятилетней давности «Две жены Адама». Драматург скандального представления давно почил, режиссер тоже, одна из двух героинь – Ева недавно в преклонном возрасте приказала долго жить. Что стало с Лилит, актрисой Жанной Стрельцовой, и так было понятно: ссора с властями, опала, депрессия, алкоголизм, преждевременная смерть. А вот Адам, заслуженный артист Роман Ильич Черенков, к счастью, был жив и даже играл раз в месяц старого слугу Фирса из «Вишневого сада». Как сказали о нем в театре добрые коллеги: «Коптит еще воздух наш Ильич, ползает, не хочет загибаться».
Крымов позвонил ему и приехал к старому актеру около полудня. Пожилая дочка Романа Ильича проводила капитана в гостиную, усадила за стол. От чая гость отказался. Вскоре вышел и сам Черенков – суховатый старче, сгорбленный, с тощей гусиной шеей, абсолютно лысый, но в хорошем спортивном костюме.
– Это мне театр подарил, – с гордостью сказал он дребезжащим голосом, садясь напротив гостя. – Издеваются, подлецы, говорят: бегай по утрам, Ильич! Молодей, старый пень. Когда самих скрючит, смеяться будут иначе. Так
