Повседневная жизнь Петербурга на рубеже XIX— XX веков; Записки очевидцев - Дмитрий Засосов

Также следует коснуться некоторого своеобразия торговли в Кронштадте. Были магазины, был «гостиный ряд», попросту «козяк», но вот свежую рыбу летом продавали прямо с судов и лодок, которые причаливали к рыбному ряду, расположенному между Итальянским прудом и Купеческой гаванью. Таким же манером, с судов и лодок, продавались овощи и грибы, доставляемые из прибрежных селений: Ковашо, Систо-Палкино, Пейпие, Курголовского Мыса. Судов приходило много, так что приходилось становиться в пять-шесть рядов, и хозяйки прыгали с одной лайбы на другую, отыскивая товар подешевле.

Торговля этими продуктами производилась и в других местах, но здесь было главное сосредоточение. Заходили лайбы из Финляндии и из Эстляндской и Лифляндской губерний, особенно осенью с картофелем.

Зимой мороженую рыбу, результат подледного лова, возили в Кронштадт прямо на розвальнях, отдавали в магазины, продавали на рынке; было принято также разъезжать по дворам и предлагать мороженую рыбу. Чтобы как-то поскорее сбыть рыбу, применялся следующий способ: какой-нибудь рыбак из-под Ковашо высыпал на порог дома сетку корюшки, которая стоила копейки, а вечером, уезжая домой, собирал деньги по домам, где он оставлял рыбу. Знали друг друга из года в год, доверяли, недоразумений обычно не было; иной раз слышались такие разговоры: «На кой черт опять ты меня завалил рыбой!», а рыбак успокаивает: «Ничего, хозяюшка, замаринуешь» — или: «Теперь морозы крепкие, полежит», а то и так: «Это последняя рыба: лед-то совсем плохой стал, теперь только весной уж дождешься!»

Также зимой привозили боровую мороженую дичь — рябчиков, тетеревов, куропаток, глухарей, набитых в лесах южного побережья. Но этот товар подороже, чем рыба, и покупателей его было меньше. Торговля этим товаром приурочивалась к празднику Рождества и Новому году. Особенно много предлагали рябчиков, продававшихся парами, — от 30 до 50 копеек. Перо и пух обыватели употребляли для подушек и перин, поэтому свежие перины пахли дичью.

Окрестности Петербурга и дачная жизнь

В лес, к озерам, к девственным елям!

Буду лазить, как рысь, по шершавым стволам.

Надоело ходить по шаблонным панелям

И смотреть на подкрашенных дам.

Наши записи о жизни и быте Петербурга тех времен имели бы существенный пробел, не познакомь мы читателя с пригородами и дачными местами. Ведь в пригородах жили люди, которые работали в столице, а в дачных местах летом отдыхало много петербуржцев.

Ох, лето красное, любил бы я тебя,Когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи, —

так жаловался Пушкин. А мы были свидетелями того, как родители, ссылаясь на эти авторитетные строки, уговаривали своего сынка ехать с ними на дачу. И к этим пушкинским словам еще добавлялось: «А воздух-то в городе какой ужасный!» Жили они возле Измайловского сада[505].

Попробуем ответить на вопрос: уж так ли «ужасен» был воздух в Петербурге в начале нашего века? Чтобы создать себе представление, следует мысленно уменьшить территорию города в 5 раз; примерно во столько же раз уменьшить число фабрик и заводов с их трубами[506]; убрать с улиц весь грузовой автотранспорт и, конечно, автобусы с их выхлопами; в несколько тысяч раз уменьшить число легковых автомашин; учесть, что город был с трех сторон окружен громадным массивом лесов и вода в Неве с ее рукавами была чиста (в нее не разрешалось сбрасывать снег). И тогда вам, наверно, покажется жалоба на «ужасный» воздух малообоснованной. Остаются, однако, сетования Пушкина на пыль, комаров и мух. Вот мух, видимо, и через 100 лет после Пушкина было достаточно: санитария была не на высоте, хотя канализация и водопровод широко распространялись, и на улицах и во дворах (в центре!) поддерживалась чистота.

Словом, тянуло на просторы природы, как во все времена человечества. А традиция! «Все едут, как же мы не поедем!»

* * *

В Оредеж глядится

сосновый лес, и тот,

что отражен, —

яснее настоящего.

Поедем же и мы на дачу в Сиверскую по Варшавской железной дороге. Первая станция — Александровка. Место незатейливое, много «зимогоров»; рабочих и мелких служащих Петербурга устраивала близость города. Сюда выезжала беднота. Интерес представлял лишь Баболовский парк, расположенный в версте от селения[507].

Следующая остановка — Гатчина, о ней речь ниже (промежуточных станций не было). Поезд стоял здесь 10 минут ради буфета: каждый считал своим долгом обязательно выскочить и съесть знаменитый гатчинский пирожок.

Затем поезд останавливался в Суйде, где все деревни заселялись скромными дачниками. В ту пору по речке Суйде, петляющей по полям, дачники умудрялись кататься на лодках. Возле живописной деревни Мельница речка была запружена, при плотине была действительно мельница с наливным деревянным колесом — удивительно поэтичное место, которое потеряло свое очарование, когда мельник построил каменную мельницу, спрятав весь механизм в корпус здания.

И уже следующая станция была Сиверская — ни Прибыткова, ни Карташевки не было, шли сплошные леса вдоль полотна дороги (платформа Прибытково появилась лишь в 1910 году).

Сиверская была дачным местом, которое могло удовлетворить требованиям и скромных тружеников, и богатых съемщиков, и художников, поэтов, аристократов — словом, на все вкусы. По обе стороны станции был лес, от которого низкой оградой отделялась роскошная дача министра двора Фредерикса. К ней шла от станции аллея. Слева от аллеи, вдоль железной дороги, были служебные постройки: контора, конюшни, коровники, сараи и пр.

По реке Оредеж начали строиться на громадных участках дачи богатейших людей: издателя Маркса, в обширном парке — дача Дернова, несколько десятин имела дача Елисеева. А с правой стороны от станции дачи строили крестьяне. Все они лепились по берегу реки и сдавались дешево.

Живописная местность с рекой, девственными лесами, полями издавна привлекала владетельных людей. В радиусе 5–7 верст расположились поместья Витгенштейна и Фредерикса, который имел, кроме того, участки на противоположном берегу, недалеко от мельницы (ныне плотина). Там стояли его дачи, сдаваемые богатым людям. Часть из них сохранилась[508].

* * *

Наем дач был своеобразный процесс. Обычно он приурочивался к Масленице, когда погода помягче и время праздничное. На станции дачников ожидало много крестьян-извозчиков на лошаденках в узких саночках.

По пути пассажиры расспрашивают извозчика о дачах, ценах, он расхваливает ту, куда везет: «Не сумлевайтесь, все будет в аккурате!» Обычно на окошках дач наклеены бумажки о сдаче внаем, «билетики», но у извозчика свой адрес, и если дачник просит остановиться у дачки, приглянувшейся ему, извозчик говорит: «Здесь плохо: хозяйка сварлива и клопов много». И везет к куму, от которого получит магарыч, или просто к себе. Наконец подъехали к даче. Начинается осмотр. Хозяева приводят такие положительные стороны своих угодий, которых просто не бывает, но съемщик относится скептически и старается сбить цену, а иной раз уезжает к другой даче, где разговоры те же. Наконец дача оказывается подходящей, цена тоже. Дается расписка, что дан задаток, а хозяин, бывало, ставит три креста вместо подписи. После этого идут в избу хозяина, развертывают закуску, а хозяйка подает на стол самовар, молоко, душистый хлеб. Съемщик угощает водочкой. За закуской каждая сторона как можно лучше себя представляет — словом, знакомятся. Угощают и извозчика, который ждет отвезти дачника обратно на станцию. Перед прощанием договариваются о сроке приезда, о встрече с тележкой для вещей. На станции извозчик просит на чаек, поскольку он очень старался и дачу сняли «самлучшую»[509].

В зале ожидания, в буфете (поезда ходили редко, было время посидеть за перекусом) и в поезде дачники знакомятся между собой и говорят, что дачи ныне стали дороги, мужики дерут. После Гатчины разговоры затихают и усталых от воздуха людей одолевает дремота.

Съезжаться дачники начинали в мае. Помимо багажа, который приходил этим же поездом, у всех на руках было много разных пакетов, коробок, корзинок, кошек, собак, сеток с мячиком и даже клетки с птицами. По приезде вся толпа дачников опять устремлялась к извозчикам. Куда бы ни ехали, приходилось переезжать реку, подниматься в гору, лошадь идет, нагруженная, медленно. И вот при подъеме на мост на задок вашего экипажа прицепляется незнакомый субъект, который представляется: «Я булочник, дайте ваш адресок, буду доставлять вам булки свежие». Устный договор заключен. Булочник соскакивает и дожидается другого дачника. Дело в том, что эту местность обслуживали три-четыре булочника, и все они сидели на этом пригорке — у въезда на берег с моста — и по очереди подбегали к проезжающим мимо дачникам.