Ну здравствуй, это я! - Валерий Перевозчиков

Работа над архивом шла споро. По мере разборки и сортировки листов по каким-то понятным только Марине признакам я их фотографировал и сразу же проявлял пленки в ванной комнате.

По залу, на специально натянутой для этого веревке развешивал для сушки. А потом свернутые просушенные пленки Марина бережно заворачивала в фольгу и складывала одну за другой в ка-кую-то большую пиалу. Сон словно избегал меня, давая возможность быстро сделать все необходимое. Засиживались допоздна, пока Марина не уходила к Володарским. Ну а я ненадолго засыпал прямо в кресле или на диване у камина.

Когда работа была в основном закончена, Марина попросила фотографию, подаренную мне Володей, и рядом с его автографом написала: «Спасибо Вам». Поскольку к этому времени Марина разрешила мне перейти на «ты», я удивился, мол, почему «Вам».

— Да потому, что я благодарна не только тебе, но и Нилочке (жене Д.Чижкова. — В.П.), которая терпеливо переносила твое отсутствие столько дней.

За это время я действительно уезжал с дачи лишь один раз. И то не домой, а для того, чтобы с Севой взять на короткое время у Семена Владимировича Высоцкого — по предварительной договоренности с ним Марины — семейный альбом с детскими и юношескими фотографиями Володи. Некоторые из них, отобранные наряду с теми, которые были в доме у Володи и Марины, я тоже переснял по ее просьбе. <…>

В тот вечер повидаться с ней приехали Белла Ахмадулина с Борисом Мессерером. Их сопровождал большой веселый черный пудель, присутствие которого как-то скрасило грустную обстановку. За несколько дней разборки рукописей Марина уже немного поборола в себе страх перед дачей, навсегда покинутой Володей. Поэтому пригласила гостей посидеть у Володиного камина. И опять — воспоминания, воспоминания…

А накануне к Марине приезжал опальный Андрей Тарковский. Разговор складывался какой-то совсем уж невеселый. Может, потому неуместной показалась мне и фотосъемка. К скорби о только что ушедшем друге примешивались неясные тревожные ожидания крутых поворотов и в собственной судьбе, в которой уже сгущались пока еще размытые тени, падающие из трагического будущего Андрея.

В один из дней моего пребывания на даче разговор продлился почти до предрассветного часа. Марина рассказывала о последнем дне с Володей, когда она провожала его из Парижа, вынужденная сама остаться из-за тяжелого состояния здоровья одной из своих сестер — Одиль Версуа. Было это 11 июня 1980 года. К сожалению, в книге «Прерванный полет» при первом упоминании этой даты допущена оплошность: вместо «июнь» напечатано «июль». Я хорошо запомнил эту дату, поскольку накануне — день моего рождения.

Перед посадкой в самолет Владимир протянул Марине какую-то почтовую открытку. Среди написанных кем-то строк были и другие — с его характерным почерком. Как бы поясняя понятный только им двоим смысл этого шага, сделанного в тяжкой для него атмосфере возникших тогда сложностей, Володя сказал: мол, прими новое стихотворение как обещание, что все еще у нас будет прекрасно. Но в последний момент Володя открытку забрал, заверив, что пришлет доработанный текст почтой.

Когда Марина вылетела в Москву на похороны, она почему-то все время думала: где же может быть та открытка. Ведь со времени их прощания прошло полтора месяца. Боялась, что открытку найти не удастся. Но чудо! Она лежала на комоде в их спальне, перед иконой, словно сознательно положенная Володей для Марины.

Я спросил Марину, почему же мы не пересняли этот, может быть, самый важный «лист архива», где хранится сейчас открытка? Марина ответила, что с того дня, когда она вновь обрела этот чуть было не утраченный кусочек картона, исписанный рукой Володи, она с открыткой не расстается. И сейчас открытка в ее сумочке, в доме Володарских. Но поскольку уже очень поздно, то перефотографировать открытку придется завтра утром.

Однако в суете утренних сборов после короткого ночного отдыха сделать это мне так и не удалось. Позднее ксерокопию открытки передаст мне Сева. С нее уже в январе 1982 года будет сделана первая публикация этого, вероятно, действительно последнего Володиного стихотворения. Из-за своего трагического содержания оно не могло стать еще одной его песней. Оно стало его соборованием, последней и теперь уже всенародно оглашенной исповедью Владимира Высоцкого.

Утром наступившего дня я вдруг решил — и опять не знаю почему — поснимать интерьер Володиной дачи и общий ее вид. Марина в это время затеяла возню с двумя мотавшимися по участку великолепнейшими псинами. Вероятно, чувствуя, что имеют дело с опытной и ласковой собачницей, псы, отталкивая друг друга, упорно домогались чести лизнуть ей руку. Я не упустил возможности снять эту умилительную сцену.

А потом решился попросить Марину сделать ее снимок на крыльце дачи. Марина согласилась. Но она тоже должна была ехать в Москву. Поэтому, как только щелкнул затвор фотоаппарата, Марина заспешила. Сказав, чтобы и я больше не мешкал, она пошла по дорожке от дачи, которой не суждено было стать их счастливым домом.

В Москву мы ехали вместе. Марина торопилась на прием к большому сановнику. По-моему, речь шла о разрешении на проживание Володиной мамы в их московской квартире на Малой Грузинской. Чтобы решить эту проблему, помнится, пришлось дойти чуть ли не до Брежнева. Предстояла важная встреча. За рулем — жена Володарского. На Калужском шоссе при въезде в город нас остановил гаишник Как назло, наш водитель оказалась без документов — забыла! Марина вынуждена назвать себя. Милиционер шокирован, но видит действительно знакомое по кино и журналам лицо. И, вероятно, для того, чтобы продлить минуты случайной встречи с легендарной Влади, просит хоть какой-нибудь документ. Но у Марины ничего с собой нет! Паспорт ее на Малой Грузинской, откуда, взяв необходимые бумаги, она должна проследовать в Моссовет. Пауза. И тут неожиданно Марина достает из сумочки свидетельство о смерти Володи… У гаишника задрожали руки и перехватило горло. Он умоляюще попросил задержаться еще хоть на минуту и созвал по рации нескольких коллег, чтобы и они могли коснуться этой печальной реликвии, словно последний раз пожать Володину руку. Марина на аудиенцию прибыла точно в назначенное время.

До отъезда Марины из Москвы мне удалось повидать ее еще дважды. Первый раз — на сороковой день у засыпанной цветами Володиной могилы, к которой я тогда пришел впервые. Второй — рано утром третьего сентября у подъезда дома, где жили они с Володей. Марину провожали самые близкие друзья. Среди них кинодраматург Артур Макаров, с которым мне еще только предстояло близко познакомиться. Когда Марина уже садилась в машину, я оказался от нее дальше всех, поскольку снимал общий план проводов. Неожиданно она обратилась непосредственно ко мне и из-за расстояния между нами почти крикнула, так, что было слышно всем присутствовавшим: