Игра в цивилизацию: Фантастические рассказы - Клиффорд Саймак

Однако я мог бы и не тревожиться — доктор Томас оказался вполне свойским парнем. Мы славно посидели и потолковали. Он рассказал мне про магнетизм, а когда выяснилось, что я живу на озере, мы поговорили о рыбалке и к тому же нашли общих знакомых, так что все прошло очень хорошо.

Кроме одного — статьей здесь и не пахло. Все, что я из него выжал, это неопределенное:

— Может, что-нибудь и получится, но не раньше чем через год. Как только это произойдет, я дам вам знать.— Такие посулы я тоже слыхивал, так что попытался связать его обещанием. И он сказал: — Обещаю, вы узнаете о результатах первым, раньше всех остальных.

Пришлось тем и ограничиться. Нельзя же требовать от человека, чтоб он подписал по такому поводу формальный контракт.

Я уже искал случай откланяться, однако почуял, что он еще не все сказал. И задержался еще немного — не каждый день находишь кого-то, кто искренне хочет с тобой поговорить.

— Да, я определенно думаю, что статья будет.— Он говорил и выглядел озабоченным, словно боялся, что ни черта не будет.— Я же вгрызался в эту проблему годами. Магнетизм — одно из явлений, о которых мы до сих пор мало что знаем. Когда-то мы ничего не знали об электричестве, да и сегодня не разобрались до конца во всем, что с ним связано. Но кое-что мы все-таки выяснили, а раз выяснили, то запрягли электричество в работу. Что-то подобное может произойти и с магнетизмом — если только мы установим основные закономерности...

Тут он запнулся и посмотрел мне прямо в глаза.

— Вы в детстве верили в домовых? — Вопросик застал меня врасплох, и от него это, надо полагать, не укрылось,— Ну в таких маленьких вездесущих помощников? Если ты им понравишься, они с радостью сделают за тебя все, что угодно, а от тебя требуется только одно — выставлять им на ночь плошку с молоком...

Я ответил, что читал такие байки и, наверное, в свое время принимал их за чистую монету, хотя в данный момент поклясться в том не могу.

— Будь я в силах поверить в такое,— заявил он,— я бы решил, что здесь, в лаборатории, завелись домовые. Кто-то или что-то переворошил или переворошило мои заметки. Я оставил их на столе, водрузив на них пресс-папье, а на следующее утро они оказались разбросаны и частично сброшены на пол.

— Возможно, уборщица? — предположил я.

Он усмехнулся:

— Я здесь сам себе уборщица.

Мне показалось, что он высказался, и я, в общем, недоумевал, к чему вся эта болтовня про заметки и домовых. Я потянулся за шляпой — и тут он решился поставить точки над «i»:

— Вся соль в том, что два листочка остались под пресс-папье. Один из них оказался тщательно сложен пополам. Я уже вознамерился бросить их в общую кучу, чтоб рассортировать заметки когда-нибудь потом, но в последний момент все-таки прочел то, что было записано на этих двух листках.— Он глубоко вздохнул.— Понимаете, две отрывочные записи, которые я по своей инициативе, наверное, никогда не связал бы друг с другом. Иногда мы странным образом не видим того, что у нас под носом, смотрим на предмет с такого близкого расстояния, что не можем его разглядеть. Так и тут — два листка по какой-то случайности оказались вместе. Да еще один из них сложен пополам и второй вложен в первый, и это подсказало мне идею, до какой я бы иначе не додумался. С тех самых пор я работаю именно в этом направлении и питаю надежду, что работа может увенчаться успехом.

— И когда это случится...

— Я вам сообщу.

Я взял шляпу и откланялся. И по дороге в редакцию от нечего делать размышлял о домовых.

Только-только я вернулся в редакцию и решил побездельничать часок-другой, как старику Дж. X., нашему издателю, приспичило закатиться в отдел с одним из эпизодических визитов доброй воли. Дж. X. — напыщенный пустозвон, не сохранивший ни грана честности. Он знает, что нам известно об этом, и мы знаем, что ему известно наше мнение, и все равно он продолжает ломать комедию, изображая из себя нашего доброго товарища, да и мы с ним заодно.

Он задержался подле моего стола, хлопнул меня по плечу и изрек зычно, так что голос раскатился по всей комнате:

— Ты потрясающе ведешь тему муниципальных фондов призрения, мой мальчик. Просто потрясающе.

Чувствуя себя последним идиотом и борясь с тошнотой, я встал и промямлил:

— Благодарю вас, Дж. X. Это очень любезно с вашей стороны.

Что от меня и требовалось. Почти священный ритуал.

Сграбастав мою ладонь, а другую руку возложив мне на плечо, он удостоил меня энергичным рукопожатием и сжал плечо чуть не до боли. И будь я проклят, если у него не увлажнились глаза, когда он объявил мне:

— Продолжай в том же духе, Марк, просто делай свое дело. Ты никогда об этом не пожалеешь. Мы можем не показывать этого демонстративно, но мы ценим честную работу и преданность газете. И каждодневно следим за тем, что делает каждый из вас.

С этими словами он бросил меня, будто обжегшись, и отправился приветствовать других.

Я опустился на стул, понимая, что остаток дня отравлен. Ежели я заслужил похвалу вообще, то предпочел бы, чтоб меня похвалили за что угодно, только не за фонды призрения. Паршивая колонка, я сам сознавал, что паршивая. И Пластырь сознавал, и все остальные. Никто не попрекал меня тем, что она паршивая,— никому на свете не удалось бы выжать из фондов призрения ничего иного, эти статейки обречены быть паршивыми. Но душу мне происшедшее все равно не грело.

И еще во мне зародилось неприятное подозрение, что старик Дж. X. каким-то образом пронюхал о запросах, которые я разослал в полдюжины других газет, и дал мне мягко понять, что осведомлен об этом и что лучше бы мне поостеречься.

Перед полуднем ко мне подступился Стив Джонсон — он ведет в нашей лавочке медицинские темы наряду со всеми прочими, какие Пластырю заблагорассудится ему всучить. В руках он держал пачку вырезок и выглядел озабоченным.

— Очень совестно просить тебя об одолжении, Марк, и все-таки не согласишься ли ты меня выручить?

— Ну о чем речь, Стив!

— Речь об операции. Я должен бы проверить, как там дела, но не успеваю. Надо нестись в аэропорт брать интервью.— Он плюхнул вырезки мне на стол.— Тут все изложено.

И умчался за своим интервью. А я перебрал вырезки и вчитался в них. Да, история была из тех, что берут за душу. Мальца всего-то трех лет от роду приговорили к операции на сердце. К операции сложной, за какую до того брались лишь самые знаменитые хирурги в больших больницах Восточного побережья, да и вообще ее делали считанное число раз и никогда — пациентам столь юного возраста.

Трудно было заставить себя поднять телефонную трубку и позвонить: я почти не сомневался в том, что именно мне ответят. Я все-таки пересилил себя и, разумеется, нарвался на неприятности, каких следует ждать непременно, когда пытаешься что-то выяснить у медицинского персонала,— словно они стерильно чисты, а ты грязная дворняжка, норовящая пролезть к ним со всеми своими блохами. Однако в конце концов я добрался до кого-то, кто сказал мне, что малец, вероятно, выживет и что операция, по-видимому, прошла успешно.