12 шедевров эротики - Гюстав Флобер

Мечку утомила эта неумная женщина, произносившая каждое слово значительно и тщеславно. Они холодно простились.

Тэкля производила жалкое впечатление. Напрасно Мечка и Стэня и бабця умоляли ее хотя переменить комнаты, хотя лечиться.

И только в рождественски пост Лузовский приехал лично и насильно увез жену в Меран.

Была суббота. Мечка переоделась, готовая выйти на вечерню. Но пришла Стэня Зноско. Вся она облипла снегом.

— Какая метель! Неужели же вы выходите?

— Да. Извините меня, Стэня…

— Ничего. Я посижу у вас минуточку…

— Как здоровье бабци?

— Благодарю. Тоскует о Тэкле…

— Разве Тэкля?..

— О, нет… она — молодцом. Но бабця считает заграницу адом.

Потом Стэня заговорила с гневом… Янка окончательно влюбилась в Юраша. Юраш принимает католичество, и весной они поженятся. Бабця плачеть целыми днями, однако обещала отдать им дачу и уже готовит приданое.

— Все это штучки ксендза Игнатия. Недаром Янка бегала к нему… О, урод!

Они вышли вместе.

Вечерня уже началась, когда Мечка села на свою скамью возле колонны. Сильное головокружеше навело ее на грустные мысли.

— Ришарду будет трудно без меня.

Как раз ксендз Иодко шел мимо. Их взгляды встретились, и она прочла в его глазах беспокойство и вопрос. Пели Magnificat. Клубы ладана поднялись из матово-серебряной кадильницы.

Мечка думала грустно:

«Я не забываю, что Ришард — ксендз… или это всегда так?… Если я даже совершаю кощунство, то почему же я не ощущаю греха? И почему меня тянет к таинствам? Перед смертью я хотела бы исповедаться у него… Ах, да, сначала нужно обратиться к другому ксендзу, покаяться, проклясть свою любовь, отречься от нее, получить отпущение грехов… потом можно снова исповедаться у Ришарда… только он будет тогда уже ксендз Ришард Иодко… Целая пропасть ляжет между нами… Ах, какой ужас, какая боль!.. Как мое счастье грустно…»

Странная слабость и темнота в глазах заставила ее опустить молитвенник.

«О, как мне плохо!»

Она думала с глубокою печалью:

«Ришард был и есть для меня — все. Однажды он спас мою душу от отчаяния. Потом он показал мне, какой прекрасной может быть жизнь при обоюдной любви… Теперь он приготовит меня к смерти, чтобы я не слишком мучилась перед нашей разлукой…»

Она снова взялась за молитвенник, но дурнота увеличилась. Почти ничего не видя, Мечка вышла из костёла. Кто-то подал ей руку и усадил на извозчика.

Дома она несколько пришла в себя, переоделась, заказала чай. Электрический свет смягчался кружевным абажуром. Белые розы, присланные вчера ксендзом Иодко, тонко и сладко примешивались к аромату духов. Темный мех красиво оттенял матовый блеск ее кремового шелкового пеньюара. Она иначе причесалась и надела кольца с аметистами, подарок ксендза Иодко. Аметисты, осыпанные бриллиантами, так нежно играли. Она хотела быть красивой.

Несколько раз в нетерпении подходила она к окну. Ковер заглушал ее легкие и словно робкие шаги. Тяжелая занавесь отдергивалась по кольцам. Кольца легонечко постукивали, как кастаньеты. Улица была пуста. Снег сыпал и сыпал без устали. Ветер намел целый сугроб около противоположной стены.

Наконец, телефон позвонил.

— О, Ришард… так долго.

— Прости… Сегодня очень много исповедывалось… Что с тобой, дитя?.. Ты ушла, как смерть…

— Мне было плохо.

— Я сейчас еду к тебе.

— Я жду.

Через четверть часа она впускала его. Ксендз Иодко обнял Мечку. Никогда еще она не видела его таким зловеще-спокойным.

— Тебе пора на юг…

— Раньше весны?.. Ни за что.

— Но, ты, понимаешь ли свое состояние?.. Ты умрешь.

— Может быть.

Он чуть-чуть улыбнулся и положил ее руку себе на глаза.

— Если ты умрешь теперь, я прокляну нашу встречу.

Она испугалась. Что же ей делать? Она должна была умереть. Она это чувствовала. Она знала это раньше от врачей. Давно уже дело шло к концу. Старый знаменитый Кухельбах сказал ей: «Вы будете ходить до последней минуты… у вас нечеловеческие нервы… потом вы ляжете, не встанете и умрете в три-четыре дня. Я считаю ваше истощение опаснее туберкулеза»…

Так это будеть, конечно! Боялась ли она смерти? Нет. Ведь Мечке смерть представлялась лишь падением в пустоту.

Она напрасно пыталась развлечь его. Они сидели перед камином, крепко обнявшись, в полном молчании, словно перед разлукой. Она догадывалась, как он должен был сам страдать, — вдвойне страдать, ибо он никогда ничего не говорил о себе.

И когда он ушел, она осталась сидеть в той же позе, словно печаль сковала все ее движения.

Она припоминала его замкнутое бесстрастное лицо, пряди седеющих волос, чуть-чуть согнутые плечи, на которые словно легла невидимая тяжесть. Что она могла сделать для него? Что она могла изменить?

Теперь английские чаи у Шевыревой протекали при дневном свете, слегка голубевшем к пяти часам.

За столом собиралось больше мужчин, чем дам, ибо дамы предпочитали кататься или гулять.

В эту среду Шевырева увидела у себя только Мечку и одну драматическую актрису. Он пили чай, сосали ломтики ананаса или конфету и вспоминали городские сплетни. Артистка принуждена была поминутно натягивать бархатные брэтели на свои обнаженные плечи. Казалось, ее зеленоватое платье с пеной желтоватых кружев то и дело спадает вниз. Она говорила, что сегодня у милой мадам Г. вечер, куда приглашены Эрна Фиксман и поэт Улинг. Ей польстило изумление Мечки.

Закуривая, она пустилась в подробности. О, да… судьба этих двух не совсем обыденна. Эрна попала в руки мецента и готовится в драму. По словам других, у нее больше задатки. А Улинг уже и теперь знаменитость. Его стихи восхитительны. Он безобразен и очарователен.

Шевырева предложила поехать к Г.

— Но у меня нет приглашения, — сказала Мечка.

— Туда приезжают запросто… а вы ведь знакомы к тому же?

— Да.

Они живо поднялись. Толпа гуляющих была огромна. Экипажи часто останавливались. Красивая головка Шевыревой в парчевой шапочке с султаном иногда высовывалась из меха и кланялась.

Мечка начала тяжело кашлять, закрывая свой лихорадочно пылающий рот букетом фиалок. Она жалела, что поехала. Лучше было бы остаться у себя, велеть зажечь огонь, самой приготовить чай и ждать ксендза Иодко… Возможно, он вырвался бы на минутку.

— Как вы, однако, кашляете, — заметила Шевырева, — отчего вы не уезжаете на юг?

Артистка вкусно сплетничала о доме, куда они ехали.

Мальчишки бежали с левкоями за экипажем. Нигде еще не зажигали электричества. Небо бледное настолько бледное, что напоминало стекла витрин, одно оставалось спокойным.