Цеховик. Книга 11. Черное и белое - Дмитрий Ромов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не забыл, — усмехаюсь я и целую её в висок. — А ты понимаешь, что у меня и другие незаконные дела имеются?
— Ну… да…
— И тебя это не смущает? Ты всё равно идёшь за меня замуж?
— Нет, не смущает…
— Как так?
Она пожимает плечиками.
— То есть получается же, что я преступник…
— Нет, — мотает она головой. — С тобой рядом такие хорошие люди и… они что, тоже преступники?
— Ну, да, — подтверждаю я. — Разумеется. Представляешь, с высоких трибун говорят о скорой победе коммунистического труда, а сами тянут бабки на карман. Толкают страну в пропасть. Лицемеры…
Мы идём какое-то время молча.
— Наверное, — задумчиво говорит Наташка через некоторое время, — в этой системе, где говорят о коммунистическом труде, что-то не так. Возможно, что-то испортилось, раз лучшие люди страны, начинают строить свою собственную систему… Думаю, дело в этом… Ты строишь систему?
Я задумываюсь. Блин. Систему, чтобы потом построить систему…
— Да, Наташ, строю…
— То есть, получается, ты революционер?
— Нет, не совсем. Даже наоборот… Я тот, кто хочет раздавить революцию…
— Немного непонятно… — встряхивает она копной волос.
— Тебе не холодно?
— Нет…
— Хорошо. Слушай, ты простила отца, за то что он с Ларисой Дружкиной спелся?
— Ну… как простила? Я… я как, вообще, могу прощать или не прощать? Это же он так решил сделать. Я просто считаю, что он столько лет с мамой прожил, что мог бы уже остаться ей верным до конца.
— Но он же ещё молодой мужик. Он что должен монахом стать?
— Так всё равно же такой любви у него не будет. Да он ведь до сих пор маму любит, а живёт с другой бабой. Это как, вообще?
— Вообще, я надеюсь, у них всё хорошо, и любовь есть и дети появятся. Но я ведь не просто так спросил. Учитывая род моих занятий… ты должна понимать, что может разное случиться… То есть, если меня вдруг завтра не станет…
— Ты что несёшь! — восклицает она и резко останавливается.
— Пойдём-пойдём, — мягко подталкиваю её я. — Никто не знает своего конца, понимаешь, вообще никто. И каждый день надо проживать так, будто он последний, будто завтра мы с тобой уже не увидимся.
— Зачем ты меня пугаешь⁈
— Я не пугаю, я знакомлю тебя с правдой жизни. Человек рождается и с первых мгновений идёт к смерти, такова природа вещей. Но сейчас не об этом. Я хочу понять, если вдруг меня не станет, ты что до конца дней будешь хранить мне верность? Ты же ещё девчонка. И что всю свою дальнейшую жизнь перечеркнёшь? Не родишь детей и больше не полюбишь?
— Прекрати! — восклицает она. — Что ты говоришь такое! Я уже полюбила, давно и бесповоротно. У некоторых людей это может произойти только один раз в жизни, вот и всё. Я такая. А ты что, можешь любить снова и снова? Всяких и разных?
— Нет, моя хорошая, только тебя, царевну-лебедь. Но я-то про другое говорю. Ты же меня понимаешь…
— Чтобы не случилось, вместе мы будем или нет, живые или мёртвые, мой огонь уже загорелся, всё, и его не потушить. А если даже и потушить, то второй раз не зажечь… Зачем ты задаёшь эти вопросы? Ты хочешь меня предостеречь, чтобы я одумалась пока не поздно? Чтобы не выходила за тебя? Но, вообще-то уже поздно. Я для себя всё решила, я с тобой, причём навсегда. Да, я знаю, что ты делаешь… ну, то что нельзя. Это для меня не секрет. И что бы ты ни сделал, в какую бы ни попал передрягу, я всегда рядом. Даже если ты меня прогонишь, я буду мыслями только с тобой.
А если я тебе изменю, едва не спрашиваю я. Успеваю остановиться в самый последний момент…
— А если я буду делать что-то ужасное и отвратительное?
— Ты не можешь, я знаю. Но если даже и так, значит на то есть причины.
— А ревность твоя вечная?
— Ну… я же тебе сказала. Не буду…
— Так ты и раньше говорила.
— Ну, хватит про это уже! — сердится она.
— Наташ, но ты же иногда злишься на меня, думаешь, что я что-то не то делаю, сердишься вот. И как это всё соединить?
Она цокает языком и начинает смеяться:
— Нет, вы гляньте только, уже и поворчать на него нельзя. Если ты фигню делаешь, как не злиться-то?
— Ладно, поехали домой. Зачислю тебя в свою команду.
— Правда?
Даже в темноте видно, как загораются её глаза.
— Угу… Наверное…
Пока едем, звонит телефон.
— Матчанов, — говорит Лёха и протягивает мне трубку.
— Добрый вечер, — приветствую я Ферика.
— Егор, здравствуй дорогой. Мчишься куда-то?
— Да, домой еду.
— Хорошо. Я с тобой увидеться хочу.
— Я тоже хочу Фархад Шарафович. Есть что рассказать. Любопытное.
— Прекрасно. Тогда у меня очень большая просьба. Давай прямо сейчас увидимся.
— Сейчас даже не поговорим как следует. Я же только прилетел сегодня, уже домой еду. Давайте завтра.
— Егор, очень нужно. Давай сейчас. Ненадолго, буквально десять минут и всё. Я сам подъеду, переговорим в машине.
Блин. Отказывать не хочу. Хрен с ним. Ясно, что это не на десять минут, но ладно.
— Ну, что с вами делать, знаете же, что не могу вам отказать. Вы через сколько будете?
— Пятнадцать минут, и я у тебя. Спасибо тебе, дорогой. От сердца говорю.
Мы подъезжаем к дому. Дима с Вовой провожают Наташку.
— Наташ, Марину не пускай сегодня, если припрётся. Поняла?
— Далась тебе эта Марина, — хмурится она. — Ладно, не пущу.
Я остаюсь на улице с Аликом и Лёхой. Надо завтра связаться с Игорьком. И с Цветом. Пора, похоже, Геленджиком плотнее позаниматься. Минуты через три подъезжает вальяжный «Мерин». У нас в доме важных людей много, так что ничего удивительного. Наверное, известный композитор.
Однако оказывается, что не композитор. Задняя дверь открывается и из неё появляется Ферик.
— Егор! — улыбается он, но выглядит немного виновато.
Что за хрень…
— Егор, извини, я сразу не мог сказать, боялся, вдруг подслушивают…
— Что
